очень нудно 
66 
Все было не так, как в первый раз!
Все было… есть!.. будет!
Одиссей приподнялся, обнял женщину за плечи, привлекая к себе.
— А хватит сил-то, герой?
Лукавый, знакомый, бархатный шепот; горячее дыхание на щеке — и ответ вырвался сам собой: то, что чувствовал, о чем думал, но пока не мог облечь в слова.
Теперь — смог.
— Это же просто, богиня моя! Надо просто любить, очень любить тебя всю — и тогда нет ничего невозможного! Надо очень любить эти губы, эти глаза, эти плечи… надо… очень… любить… — Одиссей шептал, словно в бреду, не разделяя рождающееся в голове, в сердце, на языке, и горячим шепотом вырывающееся наружу, ибо мысли и шепот — одно. Он и она, руки, слова, губы, два тела -одно! Один Номос на двоих, одна скорлупа, одно Мироздание, пульсирующее в ритме, который считался древним еще в дни рассвета, когда боги были юными…
— О еще! еще! Я так соскучилась по тебе, Тидей, я ждала, верила…
Это не важно, как она его называет! не важно, что у нее было или не было с родным братом — важно другое, совсем другое…
— Ох… Одиссей! Ты и вправду особенный! Так меня еще не любил никто… никогда…
— Значит, они просто не умели любить, богиня моя.
— Наверное. Богиня… богиня твоя… Скажи, ты смог бы полюбить — богиню? друга? спутника?
— Глупая! я не могу не любить! не умею… У меня есть бессмертная покровительница — и я люблю ее! У меня есть друзья — и я люблю их! У меня есть отец с матерью…
— А Диомед, сын Тидея — он тоже твой друг?
— Конечно! Я ведь к нему плыл с Итаки, по горам этим дурацким карабкался, по грязи — дошел! Жаль, под Фивы опоздал… Мы теперь друзья навеки.
— И ты любишь его? Как друга?
— Конечно!
— У тебя хватает любви на всех — на отца с матерью, на друзей, на богиню-покровительницу… на меня?
— Моей любви хватит на всех! На всех!
— Ну, тогда иди сюда, милый. Пусть сегодня ночью твоей любви хватит для меня одной…
Наутро Одиссей проснулся в чужих покоях. Не там, где заснул. В углу, на подстилке, рябой Эвмей; рядом со свинопасом — лохматым недоразумением — разметался Аргус.
Как вся троица сюда попала, вспомнить не удалось. Рыжий лежал, смотрел в потолок, и в груди его тлело сложное, незнакомое чувство.
Вы когда-нибудь испытывали смесь гордости со стыдом?..
ЭТОЛИЯ
КУРЕТИЯ Плевронская, Заречье
(Гиппорхема[45])
…здесь, в Этолии, есть калидонцы, а есть куреты. Ка-лидонцы, это которые вредные. Глотка боды за так не выпросишь. А куреты славные. Они пастухи, оттого и славные. Сбегают рядышком — в Локриду Озольскую, в Лок-риду Опунтскую, в Акарнанию или даже подальше Долопию — стада оттуда пригонят и пасут себе помалет, ку, пока не съедят. Потом опять сбегают. Одиссей знал -пастухи — люди. Настоящие.
Правда, у скряг-калидонцев и пастухи какие-то…
Пришибленные. А лучники у куретов дрянные. То ли луки свои мало любят, то ли стрелы. Мишени уж наверняка не любят — лупят. Все больше мимо. Одиссей куретов обстрелял, глядь: быка выиграл. Хорошего, гладкого. С рогами. Потом на бревне над ручьем, с козлом на горбу, еще семь барашков заработал. Троих — сам; четырех — Эвмей расстарался. Куреты сперва гнушались с хромцом-свинопасом состязаться, а после едва не на коленках упрашивали: еще! еще! Ну, Эвмей и дал им еще. В придачу наврал, будто он — царский сын, во младенчестве украденный пиратами. Только путался, откуда украденный: сперва приплел великий Баб-Или, дальше какой-то заморский Тар-шиш, о котором никто отродясь не слыхивал. Прямо на бревне хвастался, рябой балагур: курета в ручей — бряк, и врет напропалую.
Прозвали куреты гостей Хейрогастерами — Многорукими.
Бык, барашки — пир на весь мир. Мы не жадины. Дикого молока вдосталь напились, быка съели, полстада баранов тоже съели: сперва Одиссеевых, дальше подряд резали. Развеселились. «Кур-р-р-р! — кричат хозяева. -Кур-р-р-р!» Хвалят, значит. Вожди куретские в Одиссея пальцами тычут. Не мальчик, -говорят. Мужчина. Проксен-побратим. Если, мол, дома, на Итаке, беда стрясется — посылай, брат-мужчина, гонца в Куретию. Утром коней седлаем, днем скачем (ай, скачем! по земле! по морю! по небу!!!), к вечеру спасать-выручать явимся.
Приятно.
Им, вождям, их куретские мамы не объясняли, наверное что в людей пальцами тыкать неприлично.
Ну и ладно. Пускай.
А Диомед не удержался: прыснул в рукав. На глазах слезы, от смеха. Это когда Одиссей сгоряча поклялся: мой дом — ваш дом, мои стада — ваши стада. Одиссей было обиделся, а Диомед прощения запросил. Сказал: от радости смеялся.
66 
