216 
— Ты сможешь побыть со мной хотя бы несколько дней?
— Надеюсь, Фульвия, я вообще не уеду.
Вскоре Курион отправился в храм Юпитера Наилучшего Величайшего на Капитолии, где Сенат всегда проводил первые новогодние заседания. Вернулся он через несколько часов. С ним был Марк Антоний.
Подготовка к обеду заняла какое-то время. Нужно было произнести молитвы, умиротворить ларов с пенатами, снять тоги, снять обувь, потом омыть и вытереть ноги. Фульвия молча ждала, но потом первой заняла место на ложе lectus imus, ибо была одной из скандально продвинутых женщин, считавших себя вправе, подобно мужчинам, принимать пищу лежа.
— Теперь рассказывайте, — потребовала она.
Антоний накинулся на еду. Курион усмехнулся.
— Наш приятель-обжора огласил письмо Цезаря так громогласно, что никто не сумел его перекричать.
— Что было в письме?
— Предложение. Или за Цезарем оставляют провинции с армией, или все прочие лица, облеченные аналогичными полномочиями, должны снять их с себя вместе с ним.
— Ага! — довольно воскликнула Фульвия. — Он пойдет на Рим.
— Почему ты так думаешь? — спросил Курион.
— Потому что он сделал абсурдное, неприемлемое предложение.
— Я это понимаю, но все же…
— Она права, — пробурчал пожирающий яйца Антоний. — Он пойдет на Рим.
— Продолжай, Курион. Что было дальше?
— Председательствовал Лентул Крус. Он отказался от обсуждения поступившего предложения. И вместо этого произнес речь об общем состоянии государства.
— Но первым консулом стал Марцелл-младший. У него фасции на январь! Почему он не председательствовал?
— После необходимых обрядов он нас оставил, — пояснил Антоний, энергично прожевывая пищу. — Головная боль или что-то еще.
— Если хочешь что-то сказать, Марк Антоний, сначала вынь из корыта рыло, — обрезала его Фульвия.
Антоний вздрогнул, судорожно глотнул и виновато заулыбался.
— Извини, Фульвия, — сказал он.
— Она строгая мать, — заметил Курион, глядя на жену с обожанием.
— Что было дальше? — спросила строгая мать.
— Дальше слово взял Метелл Сципион, — вздохнул ее муж. — О боги! Это редкий зануда! К счастью, он очень хотел как можно скорее приступить к заключительной части речи. В конце он сказал, что закон десяти трибунов недействителен, а значит, Цезарь не имеет права ни на провинции, ни на армию. Он будет обязан появиться в Риме как частное лицо, чтобы участвовать в следующих выборах в консулы. Потом Сципион предложил, чтобы Цезарю приказали распустить армию к намеченной дате, иначе его объявят врагом народа.
— Отвратительно! — подвела итог Фульвия.
— Безусловно. Однако вся Палата была на его стороне. Предложение было бы принято практически единогласно, но…
— Но оно не прошло?
Антоний торопливо вытер губы, потом с похвальной четкостью произнес:
— Квинт Кассий и я наложили вето.
— Молодцы!
Но Помпей так не считал. И когда на второй день января в Палате возобновились дебаты, закончившиеся еще одним вето трибунов, терпение его лопнуло. Напряжение, царившее в объятом ужасом городе, сказывалось на нем сильнее, чем на ком-либо другом. Помпей рисковал потерять больше всех.
— Мы в тупике! — сердито крикнул он Метеллу Сципиону. — Я хочу, чтобы все это прекратилось! День за днем, месяц за месяцем тянется нескончаемая канитель. Близятся новые мартовские календы, а нам так и не удалось поставить Цезаря на место! У меня такое чувство, что Цезарь нарезает круги вокруг меня, и это чувство мне вовсе не нравится! Пора покончить с этой комедией! Пора наконец Сенату взяться за ум! Если Сенат не способен провести закон, лишающий Цезаря полномочий, тогда он должен ввести senatus consultum ultimum и предоставить действовать мне!
Он трижды хлопнул в ладоши, и появился управляющий.
— Я хочу немедленно разослать послания каждому сенатору в Риме, — резко сказал Помпей. — С требованием через два часа явиться сюда.
Метелл Сципион всполошился.
— Помпей, а это разумно? — осмелился он спросить. — Я хочу сказать, разумно ли что-либо требовать от цензоров и консуляров?
— Да, именно требовать! Я сыт по горло этой возней, Сципион! Я хочу, чтобы с Цезарем было покончено! Чтобы вопрос о нем больше не будоражил Сенат.
Как человеку действия Помпею было трудно мириться с людской нерешительностью. И очень не нравилось ощущать себя игрушкой в руках кучки инертных, трусливых сенаторов, пугающихся всего и вся. Ситуация делалась абсолютно несносной!
216 
