Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
82 
К своей жене он не чувствовал ничего, даже отвращения. Клавдия была хорошей малышкой, очень нетребовательной и спокойной. Каким-то образом она отыскала свою нишу в доме, которым заправляла свекровь с хладнокровием и жестокостью полководца, беспощадного и к своим, и к чужим. К счастью, дом был довольно большим, и Клавдии выделили в нем собственную гостиную, где хорошо разместились ткацкий станок, прялка, горшочки с красками и дорогая ее сердцу коллекция кукол. Поскольку Клавдия обладала поистине золотыми руками, даже Сервилия не могла не признать этот факт и снисходительно позволяла невестке время от времени подносить ей образчики своего рукоделия, особенно ценя сотканные полотна для ее платьев. Но Клавдия также мастерски расписывала тарелки и отсылала их для глазировки на Велабр. Покрытые птицами, бабочками и цветами, эти подарочные наборы весьма выручали Клавдию Пульхру, у которой было так много тетушек, дядюшек, кузин, племянников и племянниц и совсем маленький кошелек.
К сожалению, она была очень застенчива, а из Киликии возвратился фактически незнакомый ей человек, ибо Брут уехал почти сразу после свадьбы, так что Клавдия сочла неправомерным отвлекать его от общения с матерью. Их, конечно, могли бы сблизить совместные ночи, но он к ней все не шел, отчего ее подушки под утро промокали от слез, а за столом Сервилия не давала ей шанса вставить в беседу хоть слово, даже если бы вдруг оно у нее и нашлось.
Вследствие всего этого мать бесцеремонно и безраздельно завладевала вниманием сына всякий раз, когда тот приходил в ее дом. Собственно, в свой дом, хотя он никогда таковым его не считал.
Сервилии уже стукнуло пятьдесят два, но ее роскошное тело оставалось по-девичьи стройным, и ее талия отнюдь не свидетельствовала о том, что она четырежды родила. Длинные пышные волосы были по-прежнему черны и густы, а на лице стали резкими только две линии, спускавшиеся от крыльев носа к уголкам маленького, надменного рта. Но лоб оставался гладким, а кожа под подбородком была туго натянута на зависть другим женщинам. Цезарь, пожалуй, не нашел бы в ней перемен.
Он все еще управлял ее жизнью, хотя она даже внутренне этого не признавала. Но иногда до боли хотела его, корчась в приступах неутолимой, иссушающей жажды. А иногда проклинала, обычно когда писала ему свои редкие письма. Или когда кто-то при ней упоминал его имя. А в последние дни это случалось все чаще. О Цезаре говорили. Цезарь был знаменит. Цезарь был героем и человеком, не стесненным общественными условностями, которые Сервилия, подобно Клодии и Клодилле, считала направленными на подавление личности, но преступить никогда не решалась. А они преступали. Легко, каждый день. И в то время как Клодия прогуливалась с притворной скромностью по берегу Тибра напротив Тригариума, где купались мужчины, в ожидании, когда посланная ею шлюпка отловит для нее очередного отзывчивого и нагого красавца, Сервилия одиноко сидела среди затхлых бухгалтерских книг, строила тайные планы, злилась и жаждала действий.
А единственный сын, возвратившись, лишь усугубил эту боль. О, невозможный! Он так и не похорошел, не окреп и не вышел из-под влияния ее сводного братца. Если на то пошло, Брут стал даже хуже. В тридцать лет у него появилась нервозная суетливость, слишком болезненно напоминавшая Сервилии дурно воспитанного выскочку из Арпина, Марка Туллия Цицерона. Кроме того, человек в тоге должен вышагивать медленно, с развернутыми плечами. А Брут ходил быстро, бочком, семенил. Плюгавый педант, недомерок. Сервилии делалось стыдно за сына, и перед ее внутренним взором вдруг появлялся Гай Юлий Цезарь, такой высокий, осанистый, такой бесстыдно красивый, излучающий силу, что она раздражалась на Брута и прогоняла его искать утешения у этого страшного потомка раба, Катона.
Счастливым это семейство назвать было трудно, и через три-четыре дня Брут стал бывать дома все меньше и меньше.
Очень не хотелось платить такие деньги за охрану, но один взгляд на Форум и последующая беседа с Бибулом заставили его раскошелиться. Что делать, когда даже неустрашимый Катон, которому не раз ломали в стычках одну и ту же руку, теперь без телохранителей никуда не совался.
— Настало время бывших гладиаторов, — истошно вопил Катон. — Они вертят нами. В рыночный день хороший охранник стоит пятьсот сестерциев. А к тому же им нужно время на отдых. Я завишу от слабоумных, но мускулистых солдат, которые объедают меня и диктуют, когда мне идти на собрание!
82 
