очень нудно 
38 
Сказать ему, о чём он сейчас думает, чтобы его окончательно смутить? Стоп! Я чуть было не совершила ещё одну ошибку. Он вовсе не смутится. Он с восторгом выслушает чтение его мыслей и будет горячо восхвалять моё искусство ясновидения, чреватое любовью!.. Что он ожидает теперь? Что я брошусь в его объятия? Ничто не может удивить влюблённого. Как мне хотелось бы, чтобы его сейчас здесь не было… Я борюсь с желанием отдохнуть, расслабиться, поднять руку и крикнуть: «Чур-чура! Я больше не играю. Я не умею играть в эту игру. Если у меня появится охота, мы когда-нибудь начнём её снова, но сейчас у меня нет сил вам подыгрывать, вы же видите, я всё время попадаю впросак…»
Он сосредоточивает свой пристальный взгляд то на моих приопущенных веках, то на губах, словно читает у меня лице мои мысли… Вдруг он встаёт и отворачивается, видно, почувствовав всю нескромность своего взгляда:
– Прощайте, Рене, – говорит он, понизив голос. – Извините, что я так засиделся, но Амон посоветовал мне…
Я протестую в светском замешательстве:
– О, пустяки, это не страшно… Напротив…
– Ваша консьержка крепко спит?
– Надеюсь, что нет…
Мы так смешны в этом дурацком разговоре, что во мне снова пробуждается чувство юмора.
– Знаете что, – говорю я ему, – мне бы не хотелось, чтобы вы будили консьержку. Вылезайте-ка через окно.
– Через окно? Помилуйте, Рене…
– Это же первый этаж.
– Я знаю. Но не боитесь ли вы… что меня увидят. Вдруг кто-нибудь из жильцов будет возвращаться домой…
– А мне-то что до этого!
Я ответила и пожала плечами с таким презрительным равнодушием, что мой поклонник даже обрадоваться не посмел. А ведь его уход в час ночи, через окно, причём, заметьте, из моей спальни, должен был бы его наполнить этакой студенческой радостью. О молодость!
– Прыгайте! Вот так! Прощайте!
– До завтра, Рене?
– Если вам угодно, мой друг…
Какое мальчишество!.. А ведь человеку уже тридцать три года!.. И мне тоже… Через шесть месяцев исполнится тридцать четыре…
Я слышала, как он бежит по тротуару под мелким липким дождичком, намочившим булыжник улиц и подоконник, о который я облокотилась, словно влюблённая. Но большая постель за моей спиной не потревожена, не тронута, простыня натянута без складок, и я в своей привычной бессоннице её даже не помну.
Он ушёл. Он вернётся завтра и будет приходить во все последующие дни, раз я ему это разрешила. Он будет приходить почти счастливый, неуклюжий, полный надежд, с невинным видом – я, мол, ни о чём не прошу, – который день ото дня меня всё больше раздражает, как монотонная просьба нищего… А ведь было так просто обидеть его решительным отказом, чтобы он ушёл навсегда со своей свежей, но вполне излечимой раной!..
В освещённом квадрате моего окна сеет косой дождичек, белый на чёрном фоне ночной улицы, словно сыплется отсыревшая мука…
Разрешив этому человеку прийти ко мне завтра, я уступила, признаюсь, уступила желанию сохранить его не как поклонника, не как друга, но как зрителя моей жизни, исполненного безграничного интереса к моей личности. «Надо катастрофически постареть, – сказала мне как-то Марго, – чтобы отказаться от тщеславного желания жить на глазах у кого-то!»
Могу ли я искренне утверждать, что вот уже несколько недель не получаю удовольствия от постоянного присутствия этого страстного зрителя? Я не дарила ему ни заинтересованного взгляда, ни непринуждённой улыбки; я следила за тем, чтобы в разговоре с ним голос мой был нейтрально ровным, а лицо ничего не выражало, но… Но не делала ли я всего этого, чтобы он убедился, опечаленный, обескураженный, что вся моя сдержанность адресована ему, что ради него я стараюсь быть такой неприступной? Ведь во всяком притворстве есть доля кокетства, и чтобы постоянно стараться быть более уродливой, чем ты есть на самом деле, нужно не меньше усилий и внимания, чем для того, чтобы выглядеть более привлекательной.
Если мой поклонник из темноты следит сейчас за моим окном, он может торжествовать! Я не жалею, что он ушёл, я не испытываю потребности в его обществе, но я думаю о нём. Я думаю о нём так, как если бы я хотела осмыслить своё первое поражение…
Первое? Нет, второе. В моей жизни уже был однажды вечер – о, какое горькое воспоминание, я готова проклясть его за то, что оно всплыло именно сейчас! – вечер, когда я, вот так же облокотившись о парапет балкона, глядела в невидимый в ночи сад. Мои чересчур длинные волосы, заплетённые в косу, словно шёлковый канат, раскачивал ветер… Сознание любви разом обрушилось на меня. Но оно не надломило моей юной силы, наоборот, я несла его с гордостью. Ни сомнение, ни даже самая сладкая печаль не омрачили этой ликующей одинокой ночи, увенчанной глициниями и розами!.. Мною овладел слепой невинный восторг, но что сделал с этим чувством человек, который его вызвал?
38 
