4 
Тем временем - безнадёжно заколдованная им - она в точности знала, как будет обладать им. Будучи сильной женщиной, она была взбудоражена силой доминирующего мужчины. Она завершит ночь, распластанная на его кожаном диване. Он зажмёт её волосы в кулак и вонзится в неё сзади. Он будет кусать её заднюю часть шеи, когда она кончит.
Она резко вдохнула, сделала шаг вперёд, и он был на ней, стянув вниз на толстый ковёр. Твёрдые губы, чувственные, с намёком на жестокость, закрыли ей рот, когда он целовал её, с сузившимися золотистыми глазами.
Было что-то в нём, что граничило с ужасом, подумала она, когда он пригвоздил её руки к полу и возвысился над ней, слишком красивый и изобилующий тёмными тайнами, которые, как она подозревала, ни одной женщине не стоит когда-либо знать - и от этого секс ощущался намного острее, как на самом краю пропасти.
Это была её последняя связная мысль на долгое, долгое время.
Дэйгис МакКелтар прижал ладони к стеклянной стене и посмотрел в ночь, его тело отделяло от прыжка с сорок третьего этажа оконное стекло. Тихое гудение телевизора почти затерялось в барабанной дроби дождя по окнам. В нескольких футах справа от него, шестидесятидюймовый экран отражался в мерцающем стекле, и Дэвид Бореаназ задумчиво шествовал, играя Ангела, истязаемого вампира с душой. Дэйгис смотрел достаточно долго, чтобы удостовериться, что это было повторение, затем позволил своему взгляду скользнуть обратно в ночь.
Вампир всегда находил хотя бы частичное решение, а Дэйгис начал уже бояться, что для него не будет никакого. Никогда.
Кроме того, его проблема была немного более усложнённой, чем у Ангела. Проблемой Ангела была душа. Проблемой Дэйгиса был легион душ.
Запустив руку в волосы, он изучал город внизу. Манхэттен. Не более чем двадцать две квадратные мили. Заселённые почти двумя миллионами людей. Затем была сама столица, с семью миллионами людей, втиснутых в три сотни квадратных миль.
Это был город гротескных пропорций для Горца из шестнадцатого века, абсолютно непостижимая необъятность. Когда он впервые приехал в Нью-Йорк, он прогуливался вокруг Эмпайр-стейт-билдинг часами. Состоящий из ста двух этажей, десяти миллионов кирпичей, внутри тридцати семи миллионов кубических футов, одной тысячи двести пятидесяти футов высоты, в него ударяла молния в среднем пятьсот раз в год.
Что за человек построил такое уродство? спрашивал он себя. Чистейшим безумием, вот чем это было, изумлялся Горец.
Прекрасное место, чтобы назвать его домом.
Нью-Йорк взывал к мраку, что был внутри него. Он устроил свою берлогу в самом его пульсирующем сердце.
Человек без клана, изгнанник, бродяга, он снял с себя мужчину шестнадцатого века как некий изношенный плед и применил свой внушительный интеллект Друида для приспособления к двадцать первому веку: новый язык, обычаи, невероятные технологии. Хотя оставались ещё многие вещи, которых он не понимал - некоторые слова и выражения совершенно ставили его в тупик, и чаще всего он думал на гаэльском, латинском или греческом и вынужден был поспешно переводить - но всё же он адаптировался с поразительной скоростью.
Будучи человеком, обладающим эзотерическим знанием, как открывать врата сквозь время, он предполагал, что пять столетий превратят мир в совершенно другое место. И его понимание знаний Друидов, священной геометрии, космологии и естественных законов, то, что двадцать первый век называл физикой, позволило ему легче понять чудеса нового мира.
Не то, чтобы он часто не таращил глаза. Таращил. Полёт на самолёте весьма его измучил. Искусное машиностроение и поразительная конструкция мостов Манхеттена завладели им на многие дни.
Люди, массы кишащих людей, смущали его. И он подозревал, что так будет всегда. Была часть Горца шестнадцатого века, которую он никогда не будет способен изменить. Эта часть будет всегда тосковать по широко-открытым просторам звёздного неба, по бесчисленным лигам чередующихся холмов, по бескрайним вересковым полям и по жизнерадостным и цветущим шотландским девушкам.
Он отважился на Америку, потому что надеялся, что, уехав подальше от его любимой Шотландии, от мест, обладающих таким могуществом, как стоящие камни, сможет уменьшить влияние древнего зла внутри него.
И это затронуло их, всего лишь замедлив его падение в темноту, но не остановив его. День за днём он продолжал меняться… чувствовал себя более холодным, менее связанным, менее стеснённым человеческими эмоциями. Более независимым богом, менее человеком.
4 
