очень нудно 
27 
— Ты болтаешь с доктором Уолтером так, будто знаешь его сто лет, — заметила Вилма, услышав в день выписки из больницы телефонную беседу племянницы со своим лечащим врачом. Ее глаза округлились, лицо, и без того осунувшееся, изумленно вытянулось. — И называешь его по имени…
Александра беспечно улыбнулась.
— Да, а что в этом плохого? Мы подружились, выяснили, что у нас много общих интересов.
— А я о вашей дружбе ничего не знала, — с подозрением щуря глаза, сказала тетя.
— Теперь вот знаешь. — Алекс пожала плечами, улыбнулась и поспешила перевести разговор на другую тему. — Я уже рассказывала тебе, какой мне шьют костюм для выступления?
В последующие дни тетя Вилма не раз становилась свидетельницей дружеской болтовни племянницы с доктором Уолтером. Наверняка она догадывалась, что между ними не просто дружба. Но поступала мудро: не спешила торопить события и не мучила ни того, ни другого расспросами или намеками.
В эти дни у Роберта было как никогда много дел. В больнице он задерживался часов до восьми, продолжал работать и дома. С Александрой они общались только по телефону и во время приемов, на которые она приезжала вместе с тетей.
Этого ему катастрофически не хватало, но он считал, что непродолжительный перерыв во встречах обоим пойдет лишь на пользу.
Александра была необычным, возвышенным и таинственным созданием. Она требовала к себе особого подхода, более чуткого, чем остальные женщины, обращения.
Роберт чувствовал, что ее тяготит какая-то серьезная проблема, и с радостью отмечал, что по мере укрепления их дружбы она становится живее, лучезарнее. Волшебные серые глаза все чаще светились радостью, с до умопомрачения соблазнительных, манящих губ во время их последних встреч не сходила улыбка.
Не видеть ее было равносильно пытке. Но Роберт нуждался в этом перерыве. В его жизни происходили глобальные перемены, и, как истинный служитель науки, он желал спокойно и трезво разобраться в природе этого прекрасного явления. Малейшая ошибка могла обойтись ему слишком дорого.
Ни с одной из предыдущих своих подруг ему никогда не хотелось вести себя настолько щепетильно, настолько осторожно. Никакую другую женщину он ни разу не сравнивал с сенсационным научным открытием.
Александра умела быть неприступной красавицей и непосредственным ребенком, воплощением задумчивости и печали, и источником ангельского света. Она поражала разносторонностью своих интересов и рассудительностью, экстравагантностью и женственностью. В ней жил страх перед чем-то неминуемым, но с этим страхом соседствовала несвойственная женщинам сила духа.
Роберт чувствовал, что ей нравится проводить с ним время, но он совсем не был уверен в ее желании с ним сблизиться. Каждый раз, когда он брал ее за руки или проводил пальцем по выразительному лицу, ему казалось, что Алекс овладевает непонятная тревога. С чем причина этой тревоги, он не знал.
Если предположить, что какой-нибудь ублюдок изнасиловал ее когда-то в прошлом, то она вообще боялась бы уединяться с мужчинами — не соглашалась бы проводить вечера в моем обществе, не каталась бы со мной с таким удовольствием на машине, рассуждал Роберт. Если бы ей довелось пережить измену, она относилась бы к мужчинам с большим презрением или цинизмом. Не понимаю, решительно не понимаю, что с ней…
Каждая его свободная минута была наполнена ею. Ложась спать и просыпаясь утром, Роберт представлял их следующую встречу, мысленно целовал ее изумительный рот, снимал с ее статного тела изысканную одежду, гладил ее гибкий стройный стан. По ночам Алекс являлась ему во сне — то искусной обольстительницей, то эфемерной феей.
Он ловил себя на мысли, что в последние дни живет наиболее полно и ярко только в течение телефонных разговоров с ней, все остальное время лишь ожидает их. Его охватывало то восторженное ликование, то неуверенность, то страх…
Вдруг Александра отвергнет меня? — думалось ему порой. Вдруг я нужен ей всего лишь как друг, как товарищ, как тетин врач? Во что превратится моя жизнь, если я узнаю, что надеяться на взаимность с ее стороны глупо и бессмысленно? Все станет бесцветным, ненужным, унылым…
Нет! — резко прерывал он свои пессимистические мысли. — Думать о худшем еще рано!
Через две с половиной недели, когда Вилма Келли пошла на поправку, а его тоска по Александре достигла предела, он позвонил ей утром и сказал:
27 
