Последние отзывы

  37  

«Так, наверное, чувствует себя настоящий самурай, — подумал Тоши. — Тот, который готов умереть каждую секунду». Он крепче сжал рукоятку, и нож снова стал ножом. Даже скорее кинжалом. Самураям положены кинжалы. Тоши погладил светящееся приятным жёлтым светом лезвие. Тёплое. Он перевёл взгляд на Паланеску.

— Иозеф, — сказал он, — сядьте, пожалуйста, вон в то кресло.

Паланеску покосился на нож в Тошиных руках, прошёл к креслу, сел и уставился в пол.

— Вы мне хотели что-то рассказать, — напомнил Тоши. — Я вас очень внимательно слушаю… Иозеф.

— Я… — прошептал официант глухо, — мне… я вам лучше покажу.

Паланеску вытащил из ящика стола пачку бумаги. Разложил на столе десяток листков. Взял со стола пузырёк. Он двигался очень медленно, словно под водой.

— Вторая фракция, — заговорил он сбивчиво, — тяжёлая. Лёгкую мы выпили, тогда, ещё вечером, правильно?

— Что-что мы выпили? — удивился Тоши

— Запах моря, устрицы, шрам на руке… дядюшка… — пояснил Паланеску. — Мы всё это выпили.

«Значит, я не псих», — подумал Тоши.

А вслух сказал:

— Допустим. А это тогда что?

— Это не пьют, — поморщился Паланеску. — Это несъедобно. Это чернила. Человек состоит из… легкой фракции, чернил и мяса. Смотрите.

Он взял толстую кисточку, макнул её в пузырёк и резкими движениями разбрызгал чернила по разложенным листкам.

— Что… — начал Тоши и осёкся.

Попав на бумагу, чёрные капли не впитывались. Они продолжали катиться по листам, словно капли ртути, оставляя за собой чёрные извилистые следы. Иногда одна капля распадалась на несколько, иногда несколько маленьких капель сливались в одну большую, чернильные дорожки становились гуще, сложнее, и потом Тоши вдруг понял, что видит перед собой десяток страниц, мелко исписанных от руки.

— Откуда это взялось? Вы решили со мной пошутить… Иозеф? Какая рыба?

— Это история Сусанны, — выдохнул Паланеску. — У любого человека есть история. У неё — такая. Там ещё много, в пузырьке. Ещё страниц на пятнадцать как минимум.

— И что вы с ними делаете? — спросил Тоши. — Читаете на ночь?

— Я, — сказал Паланеску со сдержанной гордостью, — я их освобождаю, Тоши-сан. Я делаю людей бессмертными. Бессмертными! Вы понимаете?! Да нет, как вы это можете понять. Ну вот смотрите…

Тоши все ещё держал нож нацеленным на официанта, но тому, кажется, было всё равно.

— Представьте, — говорил он, распаляясь, — представьте, Самурай. Вы живёте, маленький весь такой… Вы менеджер, да? Похожи на менеджера. Неважно. Учитесь, работаете, крутитесь… ну любите там каких-то мужиков… Ну или тёток, неважно… Какие-то люди вокруг… И всё это время вы в тумане, да? Ведь правда же? Вокруг вас — туман и неуверенность. Всю жизнь. Всю ебаную жизнь. И вдруг этот нож. Хорошо, что он у вас, Самурай, иначе бы вы не поняли. Вот вы его держите — вы же чувствуете, как он работает? Насколько всё становится, — Паланеску пощёлкал пальцами, подбирая нужное слово, — очевидным?

— Чувствую, — признался Тоши.

— Вот и я почувствовал, — кивнул Паланеску. — Я его в раскопе нашёл, в Карловых Варах. Нас было двое… Это был, разумеется, несчастный случай, — добавил он быстро, — но когда Марек упал, я был весь в этом, в этой… прозрачной жиже, и на губы тоже попало, и я сразу увидел… всё, ну вы видели, как это… А Марек потом проснулся и пошёл себе как ни в чём не бывало, правда, жена его потом иногда жаловалась — какой-то, говорит, уж больно спокойный стал, ровно покойник. А чернила, — продолжал Паланеску, — я нашел на следующий день. Куртка была сплошь в какой-то чёрной дряни, я её замочил и спать пошёл. Куртка бежевая была, так наутро она вся была исписана. Нечитаемо совершенно, они же безмозглые, капли эти, они катаются по любой поверхности. Так и ходил, тогда это даже модно было — чтобы всякие буквы и слова на одежде. Футболки-газетки, помните?

— Хорошо, — сказал Тоши, — несчастный случай, Марек, куртка-газетка. Случились удивительные события. И что?

— А вам хотелось выпить второй бокал? — вопросом на вопрос ответил Паланеску. — Хотелось?

  37