очень нудно 
42 
А дальше Лиза ждёт. Она знает — ах, Лиза, она знает так много, что иногда ей кажется, что было бы легче без этого знания, ведь тогда она могла бы вздрагивать от телефонных звонков, искать взглядом его машину возле подъезда, купить новое платье, делать все эти замечательные глупые вещи, которые только на первый взгляд разрушают, а на самом деле заполняют собой пустоту, — но нет, в голове у Лизы календарик, в котором на ближайшие несколько лет одна запись — дышать каждый день. И Лиза дышит. Ещё она ест, ходит в кино, моет посуду; закинув руку за спину, вытаскивает запутавшийся ценник в примерочной кабинке, получает новую должность, обрезает розы под струей воды, меняет резину на зимнюю, потом — на летнюю. Лиза спит с другими мужчинами (с кем-то ей нужно спать, а он сейчас слишком влюблён в ту, другую), — и это приятно, ведь она может не делать вид, что кончила, и потому на самом деле кончает — не каждый раз, конечно.
На исходе первого года жизни без него Лиза знает, что по ночам он больше не кладёт ладонь на грудь женщины, в шкафу которой висят сейчас его рубашки, и спит теперь, отвернувшись, на своей подушке. Он не рассказывает ей об этом — но ему и не нужно рассказывать, это правило существует само по себе, и это ещё одна причина, по которой Лиза согласилась слушать эту женщину над дымящимся кофе, — ей важно было увидеть, имеет ли смысл её ожидание, она была почти уверена, но нужно было убедиться; зато теперь она перед сном может представить себе, как он ровно дышит во сне, и осторожно лечь между ними, повторяя очертания его тела.
Ошибки, которые совершает женщина, ради которой он её оставил, предсказуемы и понятны Лизе — вот она обиженно молчит, вот отмахивается от его нежности, вот подшучивает над ним при посторонних, пытается заставить его ревновать, у неё плохое настроение, вот она кричит, плачет, некрасиво морщит лицо, у женщины нет Лизиной шёлковой паутины, и все её оглушительные, жадные желания ничем не прикрыты, никак не спрятаны, и он не может о них не споткнуться — он всё ещё любит эту женщину, ещё ищет в ней радость, но ему уже зябко возле неё — хорошо, что по- прежнему есть Лиза, спокойная и улыбчивая, которая рада ему, не задаёт вопросов, не говорит ни слова о той, другой (которая выплёвывает Лизино имя в ссорах), не прикасается к нему (не потому, что ей не хочется, — просто ещё не время), уклоняется от разговоров о себе, которая читала все его любимые книги, которая ничего не поменяла в доме, где он жил с ней когда-то, где в шкафу остались пустые вешалки, на которых раньше висели его рубашки. Когда он приезжает навестить её (нечасто), дом обнимает его с жадностью любящей женщины — ведь Лиза пока не может этого сделать сама.
Внутри у Лизы — живой, точный, чутко настроенный на него сонар; как осторожная летучая мышь, она посылает к нему невидимые сигналы, несущие ей отражение его мыслей раньше, чем он успевает их осознать, и поэтому она подойдёт на шаг ближе и поднимет к нему своё лицо именно в тот день, когда он впервые после всего, что случилось с ними, задаст себе вопрос — позволит ли она поцеловать её, изменилось ли её тело, какова теперь её кожа на ощупь, — и, пока он разбирается с ответами на эти вопросы, Лиза обхватывает его ногами и думает не об удовольствии, она снова проверяет свою маленькую армию, меняет строй и расположение войск, потому что это, конечно, ещё не победа (она не настолько наивна), а всего только маленький шаг в её сторону.
Думаю, нам пора оставить Лизу именно здесь — впереди у неё ещё много длинных дней, наполненных осторожными движениями и взвешенными словами. Как бы ни закончилась эта история, нет нужды беспокоиться о ней — может быть, он вернётся, привезёт обратно все свои рубашки и снова будет спать рядом с ней, тесно прижавшись, согревая её шею своим дыханием, и вполне возможно даже, что он не захочет больше никуда уходить от неё, и она будет смотреть, как он стареет, проводить пальцем по его лбу в том месте, где волосы начинают редеть, в ожидании дня, когда можно будет распустить свою армию по домам. А может быть, не дождавшись этого дня, Лиза оставит его сама, отмахнувшись от его уговоров, не слушая упрёков, и уйдет, и освободится. Будет ли она после этого счастлива? Возможно, что не будет. Но она, наконец, будет спокойна.
Дура
По пути на кухню за чистыми бокалами Саша чуть скашивает глаза и сквозь балконную дверь видит тёмный силуэт мужа и рядом с ним, чуть ближе к свету, Алисину невысокую фигурку, они стоят на балконе и курят — единственные, кто за последний год не поддался всеобщему стремлению к жизни без сигарет, и теперь их обоих во время застолья всякий раз изгоняют из-за стола, даже в ресторанах им приходится выходить на улицу — большинством голосов теперь выбираются стерильные некурящие залы, где на столиках вместо пепельниц маленькие бесполые букетики и где они ровно спустя четверть часа ловят друг друга взглядом, одновременно встают и начинают пробираться к выходу — часто случается, что под конец вечера они перебираются на улицу совсем — Алиса сидит в платье прямо на краю тротуара, заталкивая окурки в канализационную решётку, в его пиджаке на плечах, время от времени он скрывается внутри и выносит ей коктейли.
42 
