14 
– А что делать? Ничего не остается – посидим, почитаем.
– Нет, я же говорю, я не могу столько ждать! – Она закусила губы, скользнула пальцами в карман мужской рубашки, которую надела к юбке. Там было что-то гладкое, пластмасса. Сжала в кулаке. – Я лично… мы не можем ждать столько, ничего не остается, как идти пешком.
– Не нервничай. И мне нервы не трепли.
– Я не нервничаю!
– Что мы теряем? Расслабимся, посидим. Полюбуемся восходом. Достанем книги. А к часу точно будем на месте, барахтаться в море.
– В такую погоду? Нет, я не могу. Какое мерзкое место! – Голос срывался на визг. – И на что мы, по-твоему, сядем?.. Пыль, вонь, мухи. А как дома хорошо! Чисто, посуда блестит. Хоть кран мы закрыли?..
– Не знаю, – холодно отозвался он.
– Что за дурацкая затея была тащиться… Исключено, ждать автобуса совершенно исключено.
– Во-первых, направления мы не знаем. Во-вторых, мы в лучшем случае пройдем четверть пути за два часа. В-третьих, чемодан с твоими нарядами ты, кажется, тащить не намереваешься.
– Какое направление, если отсюда одна дорога только-то. Ты как знаешь… а нарядов, между прочим, у меня и нет, кроме одной юбки. Из-за тебя.
– Ладно! – В сердцах он ударил себя ладонями по брюкам. – Ты же не угомонишься, я знаю.
Он знал, что сама Анастасия не уйдет далеко. Ей был свойственен особый страх, похожий на детский, страх потерять родителей: она боялась удаляться от него. В остальном Анастасия была скорее безрассудна, чем труслива, и эту свою слабость раз за разом пыталась преодолеть – всегда безуспешно. Но также Константин знал, что, если не согласится пойти с ней сейчас, брюзжание растянется не на два часа ожидания, а на три недели отпуска. Увещевать, стучать кулаком по столу, уходить – все будет бесполезно. Он знал свою жену.
Из асфальтового круга, в котором они стояли (должно быть, предназначенного для разворота автобусов), вытекала двухполосная дорога. Они покинули круг и пошли по дороге. Злость постепенно сходила на нет, Константин успокаивался – дело привычное. Он смотрел по сторонам. В своем нытье Анастасия была не так уж неправа: места в самом деле отвратительные. Сожженные солнцем, оставленные мутным облакам, замусоренные и заброшенные. По сторонам оплывали глиняные карьеры, тоже брошенные. Растительности почти никакой, только сухая трава. Пыль в воздухе. Через некоторое время они уцепились друг за друга, обняли друг друга и шли молча, погруженные в мысли. Свистел слабый ветер. Пыль, уже покрывшая лица, забивалась в рот, нос и глаза.
Им повезло: через два с половиной часа их, изможденных, подобрал автобус.
* * *
Анастасия стояла на балкончике. Кутаясь в мужской свитер и вглядываясь в гриппозное море, не могла осознать, что осень; что пестрый мусор, очерчивающий линию прибоя, – палые листья. «Зачем мы сюда приехали? – спрашивала она и не ждала ответа, потому что была одна в номере. – На самом деле, зачем было ехать в такую даль, к морю? В день отъезда была жара. А теперь…» Со дня приезда она еще ни разу не нашла времени выйти на пляж. То полулежала в кресле с книгой, то одевалась и красилась к ужину или обеду.
Анастасия вошла на минуту в комнату, где воздух был тепло-удушливый при выключенном кондиционере, взяла с тумбочки золотистую пачку сигарет и вернулась на балкон. Там отодвинула кресло от пластмассового (ветер задувал в уши) столика, устроилась, поджав ноги. С этой точки лучше видно. Закурила. Ветер обрывал клочья дыма и сразу уносил.
Ее трогали вопросы: зачем она здесь? Как сюда попала? Почему одна, если не считать этой полупустой пачки сигарет и мужского свитера, то валяющегося на тумбочке, то на кровати, то болтающегося на ее плечах или в шкафу на вешалке. Но самый мучительный вопрос: что ей нужно? (На этом месте она затягивалась, глотала дым и облизывала уже обветренные соленые губы.) Тщательная исследовательская работа.
Сначала казалось – ей нужен ночник. В детстве она видела в магазине ночник из проводящих свет волокон – вылитый инопланетянин, но куда важнее – у маминой подруги: ночник с поднимающимися и опадающими каплями воска. Мама с подругой уходили на кухню, а она оставалась наедине с ночником. Наблюдала, как в красной подсветке растягиваются, образуют перепонку и делятся шары; как одинокие протуберанцы отрываются от первичной живой массы внизу, ведут самостоятельное существование: взлетают, остывают и опускаются мертвые – в горячее оживляющее лоно. Ей подумалось теперь, что мама на самом деле ее любила, была с ней осторожна и деликатна, заботилась о ней. На глаза навернулись слезы.
14 
