очень нудно 
57 
Внезапно голос замолчал, и ритм изменился, лютнист играл все быстрее, скрыв глаза ресницами, глядя на лютню, дамы и кавалеры спешили танцевать и не попадали в такт, Нора попадала и успевала, но ее сердце держалось на последней струне, перед тем чтобы оборваться.
В балетных залах сырой чад сгущался, оседал каплями на потолке и теперь тяжело опадал редким дождем. Сердце приспособилось играть спешно, нет, не разорвется. Но оно вытянуло за собою тело – стоит появиться сердцу, как возвращается в плотные ткани все тело – и теперь ныли руки и ноги, и ребра, и тянуло живот, и тянуло в мягкую постель, и чтобы ее любовь была рядом. Алекс оставил Нору, он исчез в темноте, уводя растрепанную беловолосую даму с распухшими губами. Танец становился пыткой, но она продолжала в ритме, назначенном лютней. Глаза ее нового кавалера были неподвижны.
От капавшего с потолка дождя плыла женская краска и распадались прически, намокла бородка Гуидо и потеряла остроту. Через некоторое время дождь перерос в ливень – на клавесин, по платьям, по зеркалам. Умиротворяющий шум смешивался с обиженными воплями дам, но дождь усиливался, а крики затихали и исчезали.
Когда смолкла лютня и вернулся клавесин, влажными гулкими звуками – кажется, Гуидо ливень доставлял удовольствие, – Нора решила, что теперь возможно уйти, гости пьяны достаточно, ее отсутствие не будет оскорбительным.
Она шла в спальню, однако болезненная ломота сбивала с толку, она теряла путь, думая, что теперь, в одиночестве, можно позволить слезам течь, и именно теперь они не текли. Нора входила в часовню, садилась напротив большого деревянного распятия, сердце ныло слабее. Она не помнила, кто этот крайне худой человек с раскрытыми навстречу руками, глядящий ободряюще, но помнила, что здесь свечи не чадят и что его можно просить о некоторых вещах. «Pater noster» – начала и сбилась, звучавшая под убором мелодия лютниста сбивала ее в ритме и в словах, сбивала на шепот: тепла, тепла, тепла. Пробовала снова, снова сбивалась. Огорчилась, что не получается, и объяснила человеку: «Mi corazón, мое сердце» – хотя лютнист по-другому, на другом языке жаловался. И сразу стало легче – словно ее поняли и кивнули «Что же ты раньше молчала?», сердце снова растворилось в теле, тело исчезло в одежде, одежда стала Норой, и она шла в спальню с уверенностью, что ей нужно подождать, ей пришлют ее сердце, ее corazón. Немного терпения.
Подол платья тянулся по мокрому после дождя полу и набухал, утяжеляя шаги. Издали, неясно откуда, еще доносились звуки праздника. В спальне Нора села у своего столика, у зеркала. Как вспышку, увидела свое белое овальное лицо и прикрыла глаза. Холодные руки сами нашли всё, что нужно, в ящичках стола – любимые механические игрушки: мельница с колокольчиками, из тончайшей проволоки, внутри, если бы было светло, было бы видно сквозь сетку: подпрыгивают Мельник и Мельничиха, движутся по кругу вместе с крыльями мельницы, а колокольчики выбивают спокойную простую мелодию: раз-два, раз-два-три…
Сама, в восторге, через несколько минут начинала подпевать: та-та, та-та-та. Что-то в колокольчике от прошлого, недостижимого прошлого, которого никогда не существовало. Оно не было забыто, его не было, если и было, то за пределами тела. За ее пределами. Если есть там что-нибудь, кто-нибудь, не здесь? Где-то та-та, тата-та… когда-то… та-та, та-та-та… До чего-то… Каких-то событий. Было прошлое. Больше не будет.
Открыла глаза. Кончился завод.
Вечером сказала Мани, что кашляла два раза в этот день, наверно была больна, и Мани согласилась. Гости, болезни – это ведь почти одно и то же: чуждая жизнь проникает внутрь и занимается своими делишками, не считаясь с тем, где находится, не беспокоясь о последствиях – ей все равно здесь не жить. После ухода Мани хотела дальше играть механическими игрушками, но слишком зябко, чтобы сидеть в одной рубашке, и Нора взбиралась на кровать, ложилась, вертелась, грелась во влажных покрывалах, которые не могли унять ломоту. Поджимала колени, но тело не слушалось, оно распрямлялось привычно, вытягивалось, открывая себя бесконечной ноющей боли, не сгибаясь и не сворачиваясь.
Считая, что продолжается бессонница, Нора легко заснула в эту ночь. Ей виделись скрещенные параллелепипеды. Шершавые плоскости без воздуха и без края. Ряды конусов и их теней. Внутренняя поверхность белой сферы. Она ровно лежала на спине, глаза открыты. Может быть, спала Нора так хорошо потому, что ее поразила мысль о возможности существования прошлого. Сначала эта мысль показалась невыносимо тягостной и непонятной, а потом оказалось, что она успокаивает.
57 
