96 
Ходят с подносами, она пьет из бокалов горькое, в уверенности, что пьет яд.
Танцы. Фотовспышки.
На ухо Алекс шептал: «А ночью будет салют, будет фейерверк. Такого никто не видел со времен Чернобыля! Жаль, что тебе нельзя выходить, что ты ничего не увидишь…»
Она опускала взгляд на двойное их отражение в паркете, и с плеч по голым рукам ее стекала ледяная вода и капала на паркет. И вальс, вальс… Дамы смотрели с изумлением на мокрую кожу Норы и думали: «Это пот, или так задумано, так модно; так эротично, что каждый хочет потрогать и схватить». Они мечтали о таком же для себя.
Много красивой еды маленькими пестрыми кусочками, в хрустальных и ледяных блюдах. Еще вчера она брала бы эту еду, ела бы, еще несколько дней назад делилась бы с Санькой, но сегодня только пила. В ушах шумело. Под этим тонким платьем, исключающем даже белье, невозможно было спрятать круглую перламутровую чешуйку, с которой не расставалась. Оставила в выдвижном ящичке, у себя. Она найдет где спрятать – заколкой в прическе, украшением в пальцах… только вырваться, вернуться, взять чешуйку!
– …ведь если вот так, – (Алекс резко дернул ее на себя в танце), – для тебя болезненно, но если так (он осторожно притянул ее ближе), – уже приятно, и кто же ты, кто же я, если не можем разграничить для себя болезненное и приятное, путаем полезное и вредное, в самих себе не можем найти то, что нам нужно, хотя оно наверняка в нас есть. Элеонора, оно лежит на самом видном месте, я уверен! Тебе нечего на это сказать? Сегодня ты не сказала еще ни слова… Все, чего долго не могут найти, всегда лежит на самом видном месте. Но мы ведь не знаем никаких мест, кроме одного – места, которое обозначаем словом «я». Мы ничего не знаем. Впрочем, я говорю не о тебе, ты знаешь все закоулки, ты знаешь всё, кроме того, где ты находишься.
Музыка развернула их у самого зеркала, чуть не разбив о его поверхность.
– Мне, представь себе, тоже противно обнимать тебя, ведь ты мне сестра, еще и вся мокрая. А водить так рукой (он повел вниз по ее спине) мне нравится. А что думаешь ты, Нора? Ты механическая игрушка, я механическая игрушка, но мы родные.
А ей не нравилось. Не нравилось это все. В данный момент нужны были перламутровая чешуйка и Коленька, ни о чем другом не хотела и не могла думать.
– Я знаю, что ты думаешь – ты хочешь, чтобы тебя забыли, оставили в покое, хочешь заблудиться, провалиться, исчезнуть. Но с чего ты взяла, что твое тело – пропасть или лабиринт, – так по-твоему, сестричка, и так банально. Может, твое тело – прекрасный дворец, где ты калиф на час, всего на час, Нора. А дворец прекрасен.
– Нет. Извини, но мне нужно выйти в уборную.
– Первые слова. Надо же, тебе вечно нужно в уборную.
Галерея. Звуки затихают за спиной. Лестница, коридор. Вот она, спальня. Где, где, где. В ящичке нет. Искала. Кто мог трогать чешуйку? Вот, на столике. На самом видном месте.
Умиротворенная, Нора вернулась к гостям, пьяным, нерезким, как уставшие мухи.
Танцевала не с Алексом – но так же не улыбаясь и не глядя в лицо.
Благодарила Алекса за то, что он устроил праздник так хорошо, получала в ответ возражение: «Ты сегодня королева». Слышала шепот из углов: «Это совсем не та, что жила здесь раньше». – «Та же, та же! Неужели не узнаете?» – «Та умерла. Это ее сестра, их даже сравнивать нельзя. Посмотрите, как эта движется, как элегантна. У ее сестры был больной позвоночник, вы не знали? Она не могла даже повернуть голову… Да-да, от этого и скончалась». – «И все-таки это она же! Я-то уж проинформирован. Если была больна, значит, вылечили».
– Тебе нужно выпить еще, Нора. Но-ра, ты меня слышишь? Пошли танцевать, Нора. Пошли… Побежали!
Скользкий паркет. Те, что, поскользнувшись, падали, уже не поднимались. Их выносили. Слишком разные вина подавали к столу.
Она отражалась.
К черту прогнали оркестр, включили на все колонки радио из ее приемничка.
Конфетти сыплется с потолка, и новогодний дождик, и лепестки роз, и блестки, и серпантин. Смеются. Стекает по зеркалам разноцветный блестящий гель. По плечам. Блеск, звезды, блеск. (Сказала бы, лежа в бассейне, Саньке: «Они придурки и извращенцы. Я их королева».)
– Ты не устала, кузина?
– Нет.
– Тогда еще один танец. Если мы не упадем… А у тебя нет желания подрезать свои патлы? Ты знаешь, что сегодня произошло? Женщина, парикмахер, которую я присылал к тебе, победитель трех международных конкурсов, – она после твоих волос впала в истерику. Да-да, ты довела ее до попытки самоубийства. Не знала?
96 
