Лёгкий, ненавязчивый романчик 
113 
– Renata Reitz...
Улика, свидетельствующая против, была неоспоримой. С этим свидетель защиты не мог не считаться. Маша подняла глаза и оглядела стены, словно в комнате, в которой начинался процесс, было полно людей. Зрители, рассевшиеся рядами, слушали скорбно и внимательно. Она вспомнила тех, воображаемых, читателей, которым когда-то выдавала книги из библиотеки умершего дурака. Те понимали всё. Потому что были уже мертвые.
– Ну, что ты на это скажешь? – Маша спросила громко, как будто обращалась ко всем живым.
Марта подняла пустые глаза. Они глядели мимо, словно свидетель, на которого Маша надеялась, не понимал по-русски.
– Тебе что, этого мало?
Она полезла в тумбочку. К главной улике прибавилась новая: мертвая кукла, косящая глазом, легла на голый стол.
– Господи! – обеими руками Марта закрыла рот. – Это бабушка. Купила моей сестре... У нас фотография. Бабушка говорила, они похожи. Кукла и моя сестра.
Осторожно касаясь, она гладила чайные кружева.
– Ты сказала, эти люди умерли? – Марта спрашивала тревожно. – Кто-нибудь остался? У них есть дети? – крупная дрожь, ходившая по телу, мешала говорить.
– Две старухи – мать и дочь. Никого. Умерли одна за другой.
– А могилы... Где? Я бы сходила. Завтра...
– Мо-ги-лы? Нету, – Маша ответила жестко.
– Но так не бывает... – Марта возражала неверным голосом.
– Отчего же, вот, например, евреи, – она усмехнулась, – те, которых убили немцы. Скажешь, каждый из них лежит в своей могиле? – Маше казалось, она нашла правильное слово. Марта съежилась:
– Теперь – не война, – она возражала неуверенно.
Машино лицо скривилось:
– Слушай... Ты правда думаешь, что для этого обязательно нужна война?
Мертвые, о которых говорил профессор Успенский, слушали, затаившись в своих могилах. Шевелили пальцами, пахнувшими землей.
Марта не слушала.
– Скажи, – гостья совладала с дрожью, – если эти люди сохранили, ты позволишь мне... – она робела выговорить до конца.
Но Маша поняла:
– Это же ваше, твое. Хочешь, забери все – и эту тумбочку. И еще... Пошли-ка, – она тянула за собой.
В Панькиной комнате Маша тыкала пальцем:
– Вот. Буфет. Комод. Там еще стол, на кухне...
Стремительным движением Марта бросилась к чемодану и распахнула крышку:
– Вот, у меня здесь... – пряча в ладонях, она разворачивала марлевый узелок. Красные камешки, вправленные в золото. – Прошу тебя, я очень тебя прошу, это от нас – на память... – умоляя глазами, она протягивала сережки.
– Ты что?! – Маша отшатнулась. – Совсем с ума сошла?
– Это не то, не то, ты не так поняла... – гостья заторопилась испуганно. – Может случиться, я больше никогда... – кончиками дрожащих пальцев Марта коснулась лба. – Здесь, в Ленинграде... останется что-то мое. И еще, – она сделала шаг и обняла Машу. – Я хочу, чтобы ты... Ты будешь меня помнить...
– Так не будет, – Маша отстранилась. – Потому что... – больше всего она боялась заплакать. Надо не плакать, а действовать. – Ты приедешь. Ты должна приехать сюда и учиться. Потому что имеешь на это право. – Капли крови, вправленные в золото, сияли на белизне вензелей. – Все документы – глупость. Это техническая задача. Я знаю ее решение.
В Панькиной комнате, в которой они стояли, больше никого не было: ни мертвых, ни живых.
Здесь они остались вдвоем.
– Как зовут твоего отца? – Маша спросила и повторила одними губами. – Все просто. Слушай меня внимательно...
Взад и вперед, от стенки к стенке, как ходил Иосиф, Маша двигалась, рассказывая свою историю. Во всех подробностях. Марта слушала зачарованно.
– То же самое мы сделаем и с тобой. Ты – эстонка, Марта Морисовна Рейтц, твой отец – зоотехник, – Маша импровизировала вдохновенно.
Верный рецепт, обещанный младшей сестре, обрастал немецкой плотью и кровью.
– Ты что, взаправду? – Марта боялась верить.
– Бояться нечего! Я говорю: рецепт верный. У меня же получилось.
– Нет, – Марта сникла и покачала головой.
– Но почему? – жестким кулаком Маша ударила по столу. – Гнить в своем совхозе, отвечать за чужие грехи, этого ты хочешь?!
– Нет, это обман, так нельзя.
Маша сложила руки. Холодная злоба заливала сердце. Немецкая девочка, свидетельствующая за русских, оказалась презренной советской трусихой.
– Скажи мне, – она спросила тихо. – То, что нельзя обманывать, это откуда? Тоже из книг?
113 
