читайте - не пожалеете 
121 
Маша-Мария выходила к доске и становилась похожей на него – любя и ненавидя, Валя узнавала черты.
На исходе второй недели она спустилась к коменданту и набрала номер. Звон отдался в пустой квартире. Ночью она впервые подумала о том, что девочки правы. Он заслужил мести. Только Валя не знала способа.
Она представила себя Анной Карениной: вот его вызывают в милицию – опознать бездыханное тело. Рыдая, он молит о прощении. Из ночи в ночь Валя упорствовала, не прощая. Насладившись его мукой, она вообразила себя обесчещенной красавицей – Настасьей Филипповной. Кто-то, сверкавший страшными глазами, давал за нее пачку денег. Забывая о главном, Валя обдумывала, что – на такие деньги – можно купить. Богатства хватало на всех: на нее, на Иосифа, на маму. Иосифу она отдаст половину – тогда он одумается. «Евреи любят деньги», – она прошептала, как будто слыша себя со стороны. Даже сказанное шепотом, это слово звучало скверно.
«Еврей, еврей! – Валя тряхнула головой. – Так ему и надо, раз не хочет все по-хорошему!»
– Валька, Агалатова, тебя вниз – к телефону, – ктото застучал в дверь и позвал громко.
Сорвавшись с места, Валя кинулась вниз. Она бежала, не чуя ног, потому что внизу, в черной телефонной трубке, дожидался голос, который наконец понял.
Трубка ныла короткими гудками. Дежурная, сидевшая в углу, мотала пряжу.
– Откуда мне знать – брала-то не я, – дежурная тетка пожала плечами.
Жар, брызнувший из сердца, растекался по рукам. Едва переставляя ноги, Валя возвращалась к себе в комнату. Останавливаясь на каждой ступени, бормотала: «По-плохому, по-плохому».
В комнате было холодно. Она сдернула байковое покрывало и натянула на плечи. Грипп или ОРЗ. Колени дрожали в ознобе.
«Ненавижу».
Она поняла, что ненавидит их всех – всех евреев. Кроме Иосифа. Его она любит. Ей он нужен все равно какой – любой.
«И денежки, и гордость», – она вспомнила Наташкины слова и наотрез отказалась: «Ну, уж нет, я не дура».
Дрожа от вирусного холода, Валя мечтала о том, что станет красавицей. Как Настасья Филипповна. И никогда не возьмет его денег. Представляя себя в белом подвенечном платье, в котором выходила на крыльцо, она думала: евреи поступили с ней по-плохому, а значит, месть настигнет их всех, кроме Иосифа. Потому что все они – заодно. Против нее. В особенности его сестра.
Валя вспомнила, как Иосиф смеялся, рассказывая истории, и, прислушиваясь к его голосу, наконец расслышала. Он сам рассказал ей об этом, подсказал, что надо делать.
Валя легла навзничь и натянула покрывало. Несвежая байка коснулась лица. Она поморщилась: «Давно не стирали», – но холод, ходивший в крови, был сильнее.
«Перед богом и людьми». Валя представила себе мамин голос. Люди, к которым она вернулась, приняли похорошему. Никто не попрекнет ее в том, что она сражается за свое женское счастье.
К утру озноб прошел. Ночное решение было правильным и окончательным. Деталей Валя не обдумывала. Она желала единственно правды, а значит, бог, который надзирает за всеми, должен обо всем позаботиться сам.
Глава 19
1
О том, что в институте работает московская комиссия, Маше сообщил Нурбек. Они едва не столкнулись на лестнице: он поднимался, Маша сбегала вниз. Нурбек окликнул. Маша остановилась. Его улыбку она выносила с трудом.
На этот раз Нурбек не улыбался. Деловито, как и подобает декану, он обрисовал ситуацию: комиссия приехала с проверкой, вопросов много, один из них – личное дело Успенского. Надменно поведя глазами, Маша поинтересовалась, что именно озаботило московских гостей. И вообще, при чем здесь она?
– Могу только догадываться, – он глядел укоризненно, – но если догадываюсь правильно, вас могут вызвать. В качестве свидетеля. Поверьте, – Нурбек продолжил тихо, – лично к вам я отношусь по-хорошему, поэтому и предупреждаю.
Сомнений не было: донос Нурбек написал сам. Давным-давно зарился на место Успенского. Деканат – собачья работа.
Маша переходила канал. Грифоны, стерегущие Банковский мостик, хранили холодное безразличие: на своем ленинградском веку чего только не навидались. Солнце, залившее город, било в глаза. Разгораясь напоследок, оно уходило за маковки Спаса, забранные строительными лесами.
«Пьянство, я, тот семинар», – по привычке загибая пальцы, она перечислила по пунктам. Свидетелем могли вызвать по каждому. Трусливая слабость ударила в ноги. Остановившись, она взялась за ограду.
121 
