Глава 13

Привратник был облачен в черный деловой костюм, но обветренное лицо и коротко подстриженные черные волосы выдавали в нем тибетца. Распахнув дверцы лимузина, он низко поклонился гостям.

Шон приветствовал привратника на его родном языке, и тот широко заулыбался, что-то быстро ответив и перейдя на английский.

– Это большая честь для Прасама Дхамсы – принимать вас здесь, посол, – объявил привратник, снова кланяясь.

– Сомневаюсь, – пробормотал Джиллеспи так, что его расслышала только Редпас.

Не обращая внимания на сержанта, Редпас улыбнулась и ответила привратнику легким поклоном.

– Визит сюда – такая же честь и для меня, – почтительно произнесла она.

Привратник проводил всех четырех посетителей до лазурных дверей, открыл одну створку и впустил их в переднюю.

Казалось, они вмиг перенеслись обратно во времени и пространстве и оказались там, где существуют не машины, а только божества.

Над дверью, ведущей в глубь дома, два стилизованных золотых оленя поддерживали колесо. Это изображение было знакомо и Шону, и Дэни, ибо оно повторялось над входом каждого буддийского храма в Тибете.

Олень символизировал место, где Будда произнес первую проповедь, поведав людям четыре благородные истины – страдание, причину страдания, конец страдания и путь к концу. Само колесо олицетворяло совокупность истин и их связь с человеком и бесконечным циклом рождений, смертей и перерождений.

Раскрашенный Будда сидел лицом к гостям, сложив ладони в грациозном жесте медитации. Позади статуи перегородки были убраны или перенесены, так что образовался огромный зал с рядами небольших комнат, окружающих его с трех сторон.

Молитвенные колеса виднелись здесь повсюду, готовые прийти в движение от прикосновения руки проходящего мимо человека и вращением отправить святые слова в пустоту. Воздух был пропитан ароматом курений и дрожал от отдаленных звуков гортанного пения монахов.

На взгляд уроженца Запада, эти звуки были скорее примитивными, нежели духовными. Они чем-то напоминали срывающееся дыхание огромного зверя и ничуть не походили на возвышенные григорианские хоралы. В тибетских напевах было нечто завораживающее, заставляющее забыть о личном сознании и возвратиться к первобытному племенному.

Дэни с запозданием поняла, что привратник скрылся. Вокруг не было ни души.

После минутного ожидания Джиллеспи встал по стойке «вольно», всем видом излучая нетерпение.

Поза Шона была более небрежной, но не менее нетерпеливой.

– Значит, обычно вас встречают по-другому? – шепотом спросила у него Дэни.

– Обычно нас не заставляют ждать, – таким же приглушенным шепотом ответил Шон. – Должно быть, Прасам Дхамса зол на меня как черт.

Джиллеспи что-то произнес на мелодичном наречии жителей Ямайки.

Редпас исподволь взглянула на коллегу и отозвалась на том же языке.

– Терпеть не могу, когда со мной обращаются как с прислугой, босс, – сообщил Джиллеспи на правильном английском и добавил чуть тише:

– Особенно при нынешних планах.

– И тем не менее, – отозвалась Редпас, – мы все вытерпим, подкрадемся и, может быть, поймаем обезьяну, ясно?

– Если планы таковы, – негромко вставил Шон, – сомневаюсь, что в них участвует Дхамса.

Джиллеспи фыркнул.

– Вполне возможно, – отозвалась Редпас. – Если так, значит, его влияние на лазурных монахов должно быть незначительным – следовательно, тем более необходимо действовать без шума.

Шон помедлил, подумал минуту и кивнул. Пробормотав еще несколько фраз на наречии Ямайки, Джиллеспи умолк.

Дэни с любопытством прислушивалась к разговору. Пусть Редпас была боссом, но Дэни понимала, что последнее слово осталось за ней не поэтому. Коллеги-мужчины явно уважали ее за ум и, несомненно, считались с ней.

Но любой из них мог сломать Кассандру Редпас, как спичку. Джиллеспи был куда крупнее Шона. Голова Редпас едва доставала до груди сержанта, однако женщина держалась так, словно физическая мощь спутника не имела ни малейшего значения.

Может быть, для некоторых мужчин это справедливо, наконец решила Дэни. Для незаурядных мужчин.

  55