9 
– Какая ты красивая!
Она улыбалась так, будто это было ей приятно.
Ее реакция до того потрясла меня, что я стал позволять себе говорить то же самое другим женщинам.
Ответом мне были возмущенные взгляды, недовольные гримаски или любезности типа: «Вот придурок!»
У одной, которая так осадила меня, я спросил:
– Позвольте! Я сделал вам комплимент, без малейшей непристойности, без задней мысли, а вы меня обижаете. За что?
– Как будто вы сами не знаете!
– Это потому, что я некрасив? Разве уродство мешает обладать хорошим вкусом?
– Да нет, дело вовсе не в том, что у вас отталкивающая внешность!
– Так в чем же?
– Сказать женщине, что она красива, – значит сказать, что она глупа.
В первый моменту меня отвисла челюсть, потом я выпалил:
– Стало быть, вы действительно глупы и сами это подтверждаете.
И получил в ответ пощечину. Как-то я поделился с Этель:
– Когда я говорю, что ты красавица, тебе не кажется, будто я намекаю на то, что ты дура?
– Нет. А что?
Я рассказал ей, как другие девушки реагировали на мои любезности. Она посмеялась и сказала:
– Знаешь, не они одни так глупы. Сколько раз я слышала от девушек, мягко говоря, обиженных природой: «Мало быть просто красавицей!» Но ведь я никогда и не считала, что мне этого достаточно, а вот они вели себя так, будто им вполне достаточно быть уродинами!
– Их-то хоть можно понять: они завидуют!
– И это тоже. Но суть в другом: красоту вообще не любят, а это уже серьезно.
– Я люблю.
– Ты у нас оригинал.
– Все любят красоту.
– Уверяю тебя, это не так.
Я занервничал:
– Не хочешь же ты сказать, что предпочла бы быть страхолюдиной!
– Успокойся. Такого я не скажу. Это непросто понять, а объяснить еще труднее. Могу только поклясться тебе, что раз сто убеждалась на собственном опыте: красоту никто не любит.
– А уродство, по-твоему, любят? – разозлился я.
– Я этого не говорила. Нет, я думаю, люди любят все средненькое – ни красивое, ни уродливое.
Я перестал ходить на съемки: фильм слишком меня раздражал. Видеть, как тупица режиссер гримирует бедную Этель, а потом дает указание слегка задеть матадора рогами, когда следовало бы пропороть его насквозь, – нет, это было выше моих сил.
Через день я поджидал исполнительницу главной роли у выхода из студии. Каждый раз она встречала меня улыбкой:
– Эпифан! Вот и ты.
Она, казалось, была счастлива видеть меня, и я от радости едва не терял сознание. Мы заходили в кафе. Этель рассказывала мне, что еще отмочил Пьер и как продвигается работа над фильмом.
– Это будет величайшая клюква в истории кино, – неизменно добавляла она.
Часов в восемь я провожал ее домой. Я не отказался бы побыть с ней и подольше, но не хотел, чтобы она подумала, будто я имею на нее виды.
– А ты знаешь, что до тебя никто не называл меня Эпифаном?
– Как же тебя называли?
– Квазимодо.
– Почему? Разве ты горбун? Или звонарь?
– Нет. Я урод.
Этель от души рассмеялась, чем привела меня в восторг. Она обошлась без дурацких возражений типа:
«Нет, ты вовсе не урод», – от которых я полез бы на стенку. Потом она сказала:
– Мне нравится твое имя. Оно похоже на тебя.
– Такое же уродливое?
– Нет. Оно необычное.
– Значит, я необычный? Чем же?
Она задумалась, прежде чем ответить:
– Ты никогда не говоришь ни обидных вещей, ни глупостей.
– И это необычно?
– Очень необычно.
Я готов был целовать ей ноги. Никогда в жизни мне не говорили ничего приятнее. Ночью, в постели, я поймал себя на том, что этот короткий разговор не выходит у меня из головы. Я запрограммировал его на повтор, как любимую музыку.
«Прекрасное всегда необычно», – сказал Бодлер. Разумеется, элементарная логика не позволяла мне утверждать обратное: необычное не всегда прекрасно. Но сам факт, что за мной признано главное свойство красоты – необычность, – переполнял меня ликованием. впервые меня мучила бессонница от избытка любви.
Как раз в ту пору я проматывал остатки моего греческого наследства. У меня был дядюшка, такой же грек, как мы с вами, однако именно на земле Эллады он сколотил изрядное состояние довольно сомнительного происхождения. Когда он умер, на меня хлынул поток драхм. Даже за вычетом пошлин и налогов осталось достаточно, чтобы несколько лет прожить без забот.
Когда я так неожиданно разбогател, моя первая мысль была о пластической операции. Это, конечно, значило бы спустить все деньги сразу, но даже беглый взгляд в зеркало убеждал, что это отнюдь не роскошь.
9 
