очень нудно 
63 
Он лежал на полу. Слева и справа в мраморных желобах плескалась вода. С окаймленного лепниной потолка на него таращился неведомый морской зверь, пронзенный гарпуном. Это была гостиница.
Шум резко, толчком усилился — из ближайшей двери, толкая перед собой поломоечную машину, выдвинулась уборщица. Вместо того чтоб бежать, Подорогин снова смежил веки.
Дребезжащий, пропахший хлоркой «керхер» сначала миновал его слева, затем попытался обойти справа, но, видимо, не втиснувшись между ним и кушеткой, обстрелял песчинками и брызгами и двинулся прочь. Подорогин хотел встать и тотчас обмяк от резанувшей боли в паху и на коже бедер. Проведя рукой по брюкам, он нащупал под шерстяной материей — в том месте, где она успела отойти от кожи — крошащуюся корку. В следующую секунду он приподнялся на локтях и, как от огня, взялся отчаянно отползать назад. Уже отдавая себе отчет в случившемся, задыхаясь, он продолжал пятиться до тех пор, пока не подсеклись руки.
В уборщицкой душевой он сорвал с себя всю одежду, вскочил в кабинку, пустил воду и лил ее на себя так ошалело и нежно, как если бы пытался остудить ожог.
Произошедшее было настолько ужасно, что ему казалось, будто он еще спит. За свою жизнь он испытал многое — знал, что такое нокаутирующий удар в лицо, в том числе кастетом, что такое приставленный к горлу нож, — но, оказывается, понятия не имел о том, что значит наложить в штаны. Не испугаться, не струсить, а наложить в штаны фактически, обосраться. Со склеиванием поверхностей в промежности и с запахом казарменного нужника в жару.
Из обгаженных брюк и пальто он взял с собой только бумажник. Обмотав чресла полотенцем и прячась от уборщицы, битый час потом рыскал по этажу в поисках одежды.
В столовой на овальном самшитовом столе был накрыт завтрак. Парящий металлический котелок с овсянкой, кубик масла во льду, фарфоровый термос кофе, апельсиновый сок в хрустальном кувшине, микроскопические пирожные в блюдцах — все это располагалось на просторном зеркальном подносе с золочеными захватами в виде гусиных голов. Серебряный прибор был укутан в шелковую салфетку, перехваченную шнурком.
В спальне с альковом обнаружилась громадная гардеробная. Ее двери маскировались фальшивым книжным стеллажом. По площади это помещение, наверное, не уступало театральному гардеробу и состояло из четырех рядов плечиков с одеждой, метров по пяти в длину каждый. Было тут и нижнее белье в специальной холодильной камере (?), и внушительная обувная полка, и даже гримировочный столик с феном. Подорогин взял тонкий бенетоновский пуловер, утепленную джинсовую пару и кожаную куртку на меху. Заглянув в нишу для головных уборов, он не поверил своим глазам: среди стопок вязаных шапок, кепи, шляп и ушанок всех мастей возлежала шапка Мономаха. Что это не экспонат Алмазного Фонда, даже не копия, а голограмма, он понял лишь тогда, когда случайно загородил головой лампу подсветки. Горящую, отороченную соболем филигрань подножия жемчужного креста он рассматривал, будто улику — призрачное сокровище отчего-то навеяло ему мысли о снимках разбившейся девицы в снегу.
После завтрака он спустился в регистратуру В ответ на вопрос, кто оплачивает апартаменты на двадцать пятом этаже, молоденькая дежурная администраторша, отчего-то озлившись, отправила его к старшей. Та, поджав плечом телефонную трубку и улыбаясь не то Подорогину, не то своему незримому собеседнику, сказала вполголоса, почти не разнимая губ:
— Двадцать пятый — вообще не наша юрисдикция.
— А чья же? — удивился Подорогин.
Женщина подалась к нему через конторку:
— Вы там живете, и спрашиваете — чья?.. Нет-нет, это я не вам, — засмеялась она в микрофон и замахала на Подорогина автоматической печатью, давая понять, что разговор окончен.
В такси, по пути в городскую прокуратуру, он по порядку, методично набирал телефонные номера, занесенные в память старой «нокии» — от аптечного склада до Шивы, — и не дождался ответа ни по одному. Либо в трубке раздавались короткие гудки, дополняемые уведомлением на дисплее: «Сеть занята», — либо связь обрывалась безо всяких гудков и уведомлений. На проходной в прокуратуре ему было сообщено, что следователь Ганиев убыл в служебную командировку, о географии и сроках задания говорить не положено.
— А Уткин? — спросил он наобум.
— А черт его знает, — зевнул дежурный.
Перед ограждением служебной стоянки топтался газетный лоточник. За чугунной решеткой прохаживался часовой с автоматом и овчаркой на поводке. Подорогин купил заиндевевшие «Аргументы и факты» и почему-то зажигалку. Его взорванный «лендровер» был похож на пасхальный кулич. Под шапкой старого зернистого снега бугрился вздутый кузов. Севшие скаты вмерзли в лед. Оба расчищенных парковочных места по бокам джипа были незаняты — никто, как видно, не хотел соседствовать с руинами. Подорогин собрался закурить, полез в карман за сигаретами, но тут послышался грозный собачий рык. Часовой посмотрел на пса, затем на ограду, встряхнул автоматом на плече, и Подорогин почел за лучшее удалиться.
63 
