очень нудно 
27 
Тут же, в отнюдь не пасторальных сельских сумерках, Полиному взору предстал длинный, как ленточный червь, одноэтажный барак. Перед ним царили грязь и запустение. Метрах в двадцати от входа стоял на кривых арматурных ногах жёлоб, над которым были подвешены алюминиевые умывальники, судя по их контурам, регулярно служившие мишенями для метания камней из пращи. Справа находилось серое двухэтажное облупленное здание неясного назначения. Чуть вдали угадывался какой-то водоём, откуда доносился мощный лягушачий хор. Несмотря на всего лишь второе сентября, было сыро и промозгло. Совсем не так было бы сейчас дома. Она бы наверняка пошла на Ланжерон с одноклассниками. Или в яхт-клуб с подругой. Или с компанией взрослых дядек (из того же яхт-клуба) – аспирантов Таниного папы – на студенческий пляж, ещё именуемый «собачьим». Такой кусочек дикого берега за «Дельфином», отделяющий шумные городские пляжи от группы маленьких, уютных, убранных береговых полос разнообразных «блатных» санаториев-профилакториев. Лучше всего, конечно, с компанией аспирантов. С ними спокойно, они заботятся и говорят умные красивые слова. На пляже был бы нагретый песок, она бы сплавала до волнореза и обратно в бархатной тёплой сентябрьской морской воде. Её бы предупредительно укутали в большое махровое полотенце, когда она вышла. И подали бы бутерброд с докторской колбасой и свежим огурцом. После она бы приняла дома ванну и отправилась спать в чистую постель… А вот этот вот «вольный ветер странствий» прямо сейчас – как печальная сиротская песнь. Бесприютен и нездоров. И никто не спешит накинуть на тебя большое махровое полотенце. Да и ванны, судя по всему, не предвидится. Ну, должен же тут быть хотя бы душ! Его не может не быть в санатории! Тем более – в санатории для больных туберкулёзом детей.
Полина ещё раз обозрела убогий жёлоб со всеми прилагающимися к нему причиндалами. Надежды это не вселило. Призрак уютного нагретого вечернего моря бередил душу, поднимая печаль сиротской песни на тональность.
«Надо же, всего лишь какие-то четыреста километров…»
Студенты высадились. Автобусы уехали. После переклички началось расселение.
– Ну что, Романова? Определилась? С твоими товарищами, как ты понимаешь, я тебя разместить не могу! – ядовито засмеялся каракатый Филипп Филиппыч, подкатившись сбоку к Полине.
– Почему? – глупо спросила она.
– Правда не понимаешь или прикидываешься? – прищурился куратор. – В медин стали принимать слабоумных девиц!
– Ах да. Извините, – Полина покраснела.
– Ну, пока ты шашни в автобусе разводила, девчонки все перезнакомились, так что теперь – куда примут или где место останется. – Он ещё раз злорадно рассмеялся и ушёл.
Все разошлись, и Полина осталась перед зданием одна. Было невыносимо обидно. И за несправедливое обвинение в «шашнях», и за то, что парни действительно бросили её тут одну.
«Даже сумки покидали, гады! Конечно, себе места получше занять. А я никому не нужна, и сама – ничего не умею! Неприспособленная тупая курица! Надо было соглашаться на мамочкины справки и драить стёкла в кабинетах или мести асфальт под ректоратом на какой-нибудь «практике», послушно возвращаясь домой вовремя. А потом – на пляж со старшими товарищами, под присмотром великовозрастного братца или стабильно-положительных аспирантов. После – замуж, за кого мама скажет. И всю жизнь есть подносимые кем-то бутерброды с докторской колбасой. Потому что к самостоятельной добыче мяса ты не способна! Нет у тебя зубов и когтей. Ты – ничтожество!»
Полина виртуозно умела накручивать себя – всё-таки в её сосудистом русле плескалась и мамина кровь. Крупные слёзы уже готовы были выкатиться из глаз, когда к ней подошёл Вадя Коротков с крупной фигуристой русоволосой девочкой:
– Знакомься, это Ольга.
Полина моргнула, и предательская солёная вода покатилась-таки по щекам.
– Полина, – она ещё и всхлипнула, не удержавшись.
«Ага! Ну давай, давай! Устрой истерику похлеще мамочкиной! Покажи класс. Опозорься по полной программе!»
– Долго тренировалась? Никогда не видел такой «слёзной фасоли». Чего ревёшь? – спросил Вадя и достал из кармана платок.
– Ничего мне не надо! У меня свой есть! – огрызнулась Полина.
Своего платка, конечно, в кармане не обнаружилось, и пришлось утереться рукой.
«Надо же! Бросил тут одну, а теперь ещё какую-то Ольгу знакомиться приволок, скотина!»
27 
