5 
За окном в это время тянулся серый гладкий лиман с его отвратительной вонью, соляными отмелями и редкими птицами, перепархивавшими с островка на островок. Иногда они хватали что-то из воды — неужели рыбу? Какая рыба живет в этой мертвой воде? Говорили, что мертвые сохранялись в ней нетленными, просаливаясь насквозь; в соли хранили мумии… Страшно представить эту рыбу, приноровившуюся ко всему; но неужели я сам таким не буду? Ведь за этим я еду… Разве не вся жизнь, установившаяся сейчас, похожа на это плавание выродившейся рыбы между нетленными мертвыми? Но этого он Жене писать не стал, она не любила мрачных фантазий.
Он успел сочинить за двое суток два письма Жене, одно — племяннице Вере, с шарадой, и одно отцу. Писать отцу было труднее всего, потому что не было уверенности, что он получит этот мысленный призыв не беспокоиться, и вдобавок это такое пустое слово! Даня всегда стеснялся жалости к отцу и все-таки не умел говорить с ним откровенно. Вале было проще, он — папин. Во вторую ночь заснуть оказалось труднее — в вагон набились москвичи-вузовцы, горланили песни, спорили и шумно ругали какого-то Гапова, видимо, из старых преподавателей. Все они ехали в Ленинград праздновать первомай. Даня им мучительно завидовал. К счастью, среди существ не было хорошеньких. Надо уже придумать какое-то слово: «девица» — отвратительно, это для Григория, а «девушка» — общо, старо. Угомонились они только к четырем часам, никто не смел сделать им замечания: как же, наша юнь, как писал Мельников! У Дани заболела голова, а слабость была такая, что притупились все чувства, даже голод.
Тогда, в темноте, Даня не разглядел странного попутчика. Он только услышал его торжественный голос с нижней полки:
— Благодарю вас, мне совершенно удобно.
Этот голос не просто свидетельствовал, а заявлял о чуждости — в нем была постановка на место. Дане сделалось от него спокойно, как от соседства твердыни, и он заснул.
Теперь Даня сам пялился на странного спутника с той же бесцеремонностью, с какой его до самого лимана разглядывал свинорылый. Он понимал, что это неприлично, но не мог оторваться, как невозможно отлепиться от родника после тюремной тухлой воды.
Предполагаемый астроном ничуть не смущался. Он благожелательно улыбнулся Дане и огляделся с мечтательностью путника, обозревающего горный вид.
— Этот вагон знавал лучшие времена, — произнес он негромко. — Мне кажется, сейчас он должен чувствовать себя, как желудок, набитый несвежей пищей.
— Или слишком свежей, — робко пошутил Даня.
— Нет, не обманывайтесь. Я слышу мысли этого вагона. Он ведь прежний, — спутник выделил последнее слово. — До того, как его обезобразили этими… нарами, он был вагоном второго, а может быть, и первого класса. В нем отправлялись за границу. В купэ было приготовлено хрустящее белье. При каждом купэ был душ. Все дышало комфортом. И это было не пошлое удобство тела, а забота о путешествии души. Знаете ли вы, что во время путешествия душа особенно уязвима?
— Для чего? — пролепетал Даня, потрясенный этим потоком человеческой речи среди выкриков о шамовке и жиганах.
— Решительно для всего, — твердо сказал незнакомец. — В дороге нас не охраняют духи дома, и мы открыты вечно странствующим сущностям, чье присутствие поначалу незаметно. По большей части это души, не нашедшие успокоения. — Он говорил таинственно и убедительно, словно читая по древней книге. — Вспомните, множество раз на повороте дороги вас охватывал внезапный страх, или ночью, когда поезд ускоряется на спуске, странная тоска словно сама влетала в вас. Иногда эти призраки видимы и стоят среди степи, как столбы тумана. В дороге душа беззащитна перед ними, и потому особенно важно снабдить вагон признаками дома. Ныне этот навык утрачен совершенно. Я удивляюсь, — произнес он, еще выше поднимая бровки, — я удивляюсь, как этого еще не поняли.
Даня улыбнулся. Игра захватила его.
— Замечательно, должно быть, слышать мысли вагона, — сказал он, улыбкой намекая на то, что поддерживает шутку.
— Ничего замечательного, — строго отвечал астроном. — В последнее время столько жалоб, что я чувствую себя стряпчим. Но выбора не было, я отказаться не мог.
— Что же, — все еще не веря в его серьезность, подначил Даня, — я вам тоже что-то сообщаю?
— Несомненно, — отвечал попутчик, впиваясь в Даню светлыми круглыми глазами. — Вы, разумеется, попросите меня рассказать вам все, что знаете сами, дабы проверить мои способности. Это было бы слишком просто. Для души, скитающейся второе тысячелетие, мир отвратительно прозрачен. Я расскажу то, чего вы не знаете.
5 
