Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
100 
– Не борова, а сто килограммов весьма соблазнительного мужского тела. И кстати, вдруг бы у меня всё-таки был перелом позвоночника… – вставил Женька.
Машка кинулась на него с кулаками.
– Чуть… с ума… не сошла… хочу узнать… что там ему… привиделось… и какому… специалисту… его… показывать!.. – выкрикивала она, задыхаясь в пылу шуточной потасовки. – А он… ко мне… со своими романами… лезет!..
– С моими?! – с шутливым возмущением вопил Женька.
– Да-да! С твоими! Они под твоей фамилией выходят!
Они свалились на землю и начали целоваться.
– Идиот! – выдохнула Машка.
– Балбеска, – прошептал Женька…
– И это можно назвать родителями? – хмыкала в сторонке Анечка Подвальному. – Машину разбили, в больницу могли попасть, я уж не говорю о ребёнке, а теперь валяются в грязи и целуются! Ничего-ничего. Сейчас бабушка Аня приедет и покажет им, где раки зимуют, даст дрозда и выпорет на обе корки! – Анечка Иванова очень гордилась тем, что знает множество слов и даже значения фразеологических выражений. – Это фразеологические выражения! Понял? – Она усадила свою игрушку на колени. – Они имеют значения! – Она забавно акцентировала последнее слово. Плюшевая крыса по прозвищу Подвальный могла же и не знать, что слова, и тем более выражения, имеют значения. – Бабушка Аня говорила, что все слова на свете и даже фразеологические выражения до одного места вместе со своими значениями. До того самого места, каким папа на работе занимается. Бабушка Леночка на неё шикала, и бабушка Аня сказала: «Ладно. Есть одно слово – единственное и значительное, что ни до одного места». Почему-то, Подвальный, я больше верю бабушке Ане. Хотя бабушку Леночку я тоже… – Девочка на мгновение умолкла, чтобы посмотреть на внезапно зашелестевшую над головой листву. – Люблю.
Эпилог
Последовое
НЕТ СПОСОБА ГОВОРИТЬ ОБ ЭТОМ!
Но «ощутить себя душой призванной – это сродни року. Не в смысле мазохизма случайных нейронных связей обречённого априори жертвенной плотью человеческого мозга. А во Славу! И только во Славу!»
«Быть призванной означает пройти через врата. Спуститься в мир и исполнить. Для этого необходимо избавиться от крыльев. Не отрезать, нет. Ведь нечего отрезать. Те, что пережили смерть, чтобы родиться, говорят о крыльях уже оттуда, то есть как если бы они были птицами. Но они не птицы. И крылья – это скорее музыка. Ритм. И трубный глас, что в этом мире – среди людей – звучит в лучшем случае как призыв, а в худшем – как предвозвестник рока, в музыке сфер скорее напоминает джаз. Забавно. И не жаль. И не плохо. И не хорошо. Отказаться можно. Но как можно отказаться от правды? Что должно быть исполнено – будет исполнено. И не жаль. И не плохо. И не хорошо…»
Она ведала, что творит.
Невозможно передать словами ощущение мгновенной свинцовой тяжести. Тяжести, у которой дальше будет название – боль. Лишь «скрежет зубовный» и рвущийся из тебя крик оповещают мир о смерти. О смерти крыльев. О смерти, что там внизу ждут. Ждут трепетно и надрывно. В болезненном счастье бескрылых существ. И радуются, услышав крик новорождённого. Для них – это рождение жизни…
И Анечка вошла в жизнь.
В том месте планеты, где это произошло, молекулярные связи всего живого в оцепенении пережидали трескучие морозы среднеполосной зимы.
Но жаль, что Анечке, как и всем нам, не удаётся припомнить момент истинного рождения. Но это пока. Это пока…
Ибо это невозможно представить. Это – вне представлений.
Это невозможно объяснить. Это – вне объяснений.
Это нельзя рассказать, написать, снять, посчитать, измерить, взвесить, услышать, увидеть, обонять и ощутить вкус. Это вне молекул, вне атомов, вне квантов. Вне времени и вне пространства.
Это – то, чего нет.
И это – всё, что есть.
Это можно предвидеть.
И это примет нас.
Это никогда не закончится, как никогда и не начиналось.
Ибо это сотворило нас.
И это необходимо пережить.
Рассказы и эссе
Суррогат
– Зина, зайдите ко мне через пятнадцать минут. С документами по текущему проекту.
– Хорошо, Александр Владимирович!
Вот уже десять лет она была всецело предана ему. Восхищалась, была без ума и одобряла всё, чтобы он ни делал и ни говорил. Она любила его. Как любят только дети и собаки – беззаветно, широко раскрыв глаза и стремглав несясь по первому зову. Им было хорошо вдвоём. И ничто не омрачало этих отношений.
100 
