очень нудно 
32 
18 июля. Раскаяние
Ночью отвозила буйную клиентку в психиатрическую больницу.
В состоянии острого психоза. Не моего – её.
Клиентка хотела на тот свет и поскорее, поэтому хваталась за руль моей машины посреди тёмного шоссе и кричала, что умрёт прямо тут, посреди ночного города, но не одна, а вместе со мной. С трудом, но доехали до больницы. Там она ещё очень долго меня материла, пока ее осматривал и расспрашивал дежурный врачпсихиатр, бедуин. Потом её все-таки положили в отделение.
Спустя пару дней звонит мне её лечащий врач из больницы. Приезжайте, говорит, Вики, нашу детку покачать, вашу клиентку навестить. Может, заберете её, спрашивает, она, вроде как, оклемалась.
Приезжаю в больницу.
Л. сидит в коридорчике с пакетиком пластиковым, ждёт меня.
Захожу. Она вскакивает, глаза испуганные, смотрит на меня с ожиданием.
– Здравствуй, – говорю ей я, – ну, как ты?
– Виконька, лапонька, – её губы дрожат, – ты меня ругать будешь?
– За что? – интересуюсь.
– Да за то, что я тебе тогда ночью наговорила.
– А я должна? – спрашиваю. – Сердиться на тебя – должна?
– Должна... – вздыхает Л. и мнет в руках синенький скромный пакет.
– Хм... А за что же мне на тебя сердиться?
– Ну... Я, – говорит, – тебя сукой звала немытой, говорила, чтоб ты сдохла поскорее, говорила, что ты подстилка арабская. Или бедуинская. Я уже не помню.
– Да, – отвечаю, – у тебя, дорогая, память очень хорошая.
– Хорошая, да. Так вот... Я попросить прощения хотела...
– Проси, и забудем об этом, идет?
– Прошу, – улыбается она. – Ты не немытая.
30 августа. Научное
Ходили вчера навестить В. – «бывшего ответственного работника» с Украины. Последние четыре года В. провёл в больнице. Теперь живёт с сыном и невесткой в маленьком доме на краю города и целыми днями что-то записывает в неизвестно откуда взявшуюся тетрадочку в клетку фабрики «Восход».
В. учит нас с инструктором Мишкой жизни. Говорит, что советская (sic!) наука намного опередила науку западную, в том числе – израильскую. В ходе лекции упоминает распыление, опыление и воспламенение.
Рубит рукой воздух. Супит брови. В голос напускает металла. Израиль ругает. Союз, наоборот, хвалит.
Мы с Мишкой сидим мышками – внимаем молча. Очень важно дать человеку высказать собственное мнение. Спорить-то мы все умеем, а выслушать...
– В., – спрашиваю я наконец, – вот вы в Израиль жить приехали. Вам тут нравится?
– Я бы, – говорит, – давно в Союз вернулся. Но у меня же тут сын! Он уже все на иврите выучил, русского почти не помнит.
– А если б не сын, – интересуюсь, – вернулись бы?
– Конечно, вернулся бы. Стал бы газеты на улицах продавать. Жил бы припеваючи. И семью бы кормил. В Союзе с голоду никто не умирает. Потому что наука там развитая!
– Есть, – говорю, – одно «но»... Союзато, как такового, давно уже нет.
– Ну и что?! – горячится В. – Главное – наука есть!
И ведь не поспоришь.
27 сентября. Серенада Солнечной долины
«...и я хотел оплатить 12 шекелей, а руководитель сказал, что сегодня в шахматы не играют, а там как раз шашлыки делали, и я пошёл в туалет, эти трубы, так не бывает, потому что шашлык стоит 17, мы покупали с Игорем, а Игорь высокий, мама скоро умрёт, а она говорит, чтоб я оплатил, почему нужны эти занавески, решение совсем неоднозначное, ты посмотри, лампа треснула, где мне взять шахматы, Тамара, назавтра нужно меня к врачу записать, у него кроссовки порвались, меня нужно в больницу проводить, не думай, говорит, о смерти, а мама всегда только таблетки пьёт, сыночка, если я умру, ты не играй в шахматы, сразу выпей что-нибудь, трубы совсем никакие, лопнут скоро, все дерьмо в квартиру польётся, а я открываю холодильник, и не помню, зачем открывал, ночью смотрел Нэшионал Джиографик, там слоны были, зубастые змеюки в голове, а она говорит – кончай жизнь самоубийством, когда приходит Тамара, нужно говорить поменьше, а ты почему на меня так посмотрела, не кричи, болван, мама умрёт, что я на улице делать буду, надо бы поесть, а то както нехорошо целый день, все деньги у Риммы в сейфе, тут ты звонишь, лампа – бумц! – треснула, если меня увидит кто-то в автобусе, ты ведь понимаешь, что никто не может этого понять, а я сижу мышка – мышкой, хочешь, я что-нибудь тебе сыграю?!»
Выныриваю из потока фраз.
– Хочешь, я что-нибудь тебе сыграю? – повторяет А. и смотрит на меня выжидающе.
– Хочу.
А. бежит к себе в комнату за электроорганом. В глазах его матери столько боли и жалости, что я отвожу взгляд.
32 
