51 
Сперва я, конечно, не знала, что это с Пашей. Для начала я подумала, что он умер. Но «умер» означало, что человека красиво одевают, кладут в гроб, обкладывают цветами, уносят со двора и больше его никто никогда не видит. Такой вариант меня не устраивал. Я хотела видеть Пашу ещё и ещё. Не видеть Пашу никогда не входило в мои шестилетние планы, и эту версию я решительно отмела. И решила, что Паша спит. Он устал и немного не дошёл до своей пристройки. Его семья жила в «пристройке». За эту пристройку всё время кто-то с кем-то судился, включая Пашиных родителей, но особо я не вникала. Я знала, что пристройка в глубине двора-аппендикса, того, что с Чкалова, и даже я не всегда туда дохожу, а остальным и вовсе не надо. А Паша так устал, что не дошёл. Конечно, таскать такие чемоданы. То есть – портфели. Точнее – «дипломаты». Да. Так назывался этот чёрный сундук с металлическими полосками, валявшийся невдалеке от Паши. Я даже поднять его не смогла. Не Пашу, разумеется, а сундук. Пашу я боялась трогать, потому что я могла его разбудить. А он – устал и спит. Когда спала мама после работы, её тоже нельзя было трогать, вот и Пашу я трогать не стала. Я подтащила к нему его «дипломат». Что там они носят, эти школьники или, как их ещё называют, «старшеклассники»? Кирпичи, что ли?.. «Эврика!» – прокричала я про себя. Да, я уже умела кричать про себя, разговаривать про себя, и вообще, если бы окружающие догадывались, какие страсти кипят в моей душе и ментальном теле… Хорошо, что мы мало знаем о своих детях и не даём себе труда особо об этом задумываться. А про себя, как правило, мало что помним. Не то вообще бы тронулись. К тому же мой папа частенько употреблял слово «Эврика!» – у него было пятнадцать патентов на никому не нужные изобретения и без счёта – рационализаторских предложений на не слишком актуальные темы. Дети, как известно, должны превосходить своих родителей, и потому моя «Эврика!» имела абсолютно прикладной смысл и не была никчёмным умозаключением обобщённых результатов беспредметного созерцания.
Кирпичи лежали прямо напротив Пашиной пристройки, потому что пристройка, несмотря на суды кого-то с кем-то, всё разрасталась и разрасталась. Превращаясь в частный дом в государственном дворе. Спасибо за формулировки бабкам со скамеек. Кто из нынешних детей добавляет к существительному «дом» прилагательное «частный»? А ко «двору» – «государственный»?
Я стала таскать по одному кирпичику и аккуратно обкладывать ими Пашу по периметру его ангельского тела. Спустя некоторое (подозреваю, что недолгое) время кропотливого, упорного, безостановочного труда Паша был уже не просто спящим поперёк нахоженной тропинки телом, а как бы газоном. Точнее, клумбой. А по газонам и тем более клумбам ходить нельзя! Всегда и везде так и было написано: «По газонам не ходить!» Я, потная и грязная, но довольная, уселась рядом с Пашей на его «дипломат» и стала охранять сон армянско-иудейского ангела.
Первой с работы явилась Пашина мама. Она с ужасом посмотрела на своего сына, нагнулась, потрогала его, отчего-то принюхалась и сказала:
– Ах, паршивец!
Затем с недоумением окинула взглядом кирпичи и с удивлением воззрилась на меня. Я сочла необходимым объясниться:
– Наверное, он так устал в школе и по дороге домой, что не дошёл и уснул. К тому же, что они носят в этих «дипломатах», кирпичи, что ли?! Это же тяжело, вот он и уснул. Но он уснул на тропинке, где шляется кто угодно, а по газонам и тем более клумбам ходить нельзя. Хотя на газонах написано, а на клумбах нет. Но про клумбы и так все понимают. Вот я, когда вышла во двор погулять, а Паша уже спал, – и сделала клумбу из Паши и кирпичей вашей пристройки, за которую всё время кто-то с кем-то судится, пока вы обнаглели и строите частный дом в государственном дворе. А Пашу не стала будить, потому что когда кто-то устал и уснул, его будить нельзя. И хорошо, что вы пришли, а не моя мама и не ваш Армянский Жид, потому что мама бы меня заругала, а вашего Армянского Жида я вообще боюсь. Вас тоже боюсь, но не очень, потому что вы хоть и ненастоящая еврейка, но всё равно еврейка, а меня еврейки с Воровского любят.
В шесть лет я была ещё очень словоохотливая девочка. К тому же в данном случае моя словоохотливость усугублялась тем, что ситуация казалась мне неоднозначной. С одной стороны, я рада, что сижу тут, рядом с не по-открыточному красивым ангелом Пашей, и хотя он, как и прежде, меня совсем не замечает, зато совсем-совсем близко. С другой – вряд ли бы моя мама обрадовалась, если бы я, даже сильно устав, уснула посреди тропинки. И, значит, Пашина тоже не слишком обрадуется. Мне очень не хотелось, чтобы Пашу ругали, и я сказала ещё:
51 
