2 
— У тебя усталый вид, — заметила я.
— Я встала в четыре часа.
— В четыре? Ты же говорила, что на дорогу уходит два часа.
— Я живу не в самом Мальмеди, а в поселке, это еще полчаса от станции. Чтобы успеть на пятичасовой поезд, мне надо встать в четыре. Да и в Брюсселе от вокзала до университета еще надо добраться.
— Но вставать в четыре часа — это же кошмар!
— Ты можешь придумать что-нибудь другое? — раздраженно спросила Христа.
Она круто развернулась и ушла. Я готова была себя убить. Надо было как-то помочь ей.
Вечером я рассказала о Христе родителям. И назвала ее, чтобы добиться, чего хочу, своей подругой.
— У тебя есть подруга? — спросила мама с плохо скрытым удивлением.
— Да. Можно она будет ночевать у нас по понедельникам? Она живет очень далеко, в каком-то поселке в восточных кантонах, и во вторник ей приходится вставать в четыре часа, чтобы к восьми быть на занятиях.
— Ну разумеется. Поставим раскладушку в твоей комнате.
Назавтра я собралась с духом и заговорила с Христой:
— Если хочешь, можешь по понедельникам ночевать у меня.
Она посмотрела на меня с радостным изумлением. Это была лучшая минута в моей жизни.
— Правда?
И надо же было мне тут же все испортить:
— Мои родители не против, — сказала я.
Христа прыснула. А я сморозила еще одну глупость — спросила:
— Ты придешь?
Все вывернулось наизнанку. Я уже не предлагала Христе услугу, а упрашивала ее.
— Так и быть, приду, — ответила она так, как будто соглашалась, только чтобы сделать мне приятное.
Но все равно я обрадовалась и с нетерпением стала ждать понедельника.
Я в семье единственный ребенок, с друзьями мне не везло, так что гостей у меня никогда не бывало, и уж тем более никогда никто не спал в моей комнате. Одна мысль о таком чуде наполняла меня восторгом.
Настал понедельник. Христа держалась так же, как обычно. Но я с замиранием сердца заметила, что она пришла с рюкзачком — захватила свои вещи.
Занятия в тот день кончились в четыре часа. А потом я целую вечность прождала у дверей аудитории, пока Христа попрощается со своими многочисленными приятелями. Наконец она не спеша подошла ко мне, но заговорила — с вынужденной любезностью, словно оказывая мне великую милость, — только тогда, когда другие студенты уже не могли нас видеть.
Сердце неистово колотилось у меня в груди, когда я открывала дверь в квартиру. Христа вошла, осмотрелась и присвистнула:
— Ничего!
Я почувствовала дурацкую гордость.
— А где твои родители? — спросила она.
— На работе.
— Они у тебя кто?
— Учителя в коллеже. Папа преподает греческий и латынь, мама — биологию.
— А-а, ясно!
Я хотела спросить, что именно ей ясно, но не решилась.
Дома у нас не слишком роскошно, но красиво и приятно.
— Покажи мне свою комнату!
Ужасно волнуясь, я провела ее в свою берлогу. Ничего интересного в ней не было.
— Так себе комнатка, — Христа презрительно скривилась.
— Тут очень уютно, вот посмотришь, — как бы оправдываясь, сказала я.
Она улеглась на мою кровать, предоставив мне раскладушку. Конечно, я и так собиралась уступить кровать ей, но предпочла бы, чтобы предложение исходило от меня. Однако я постаралась отбросить эти мелочные мысли.
— Ты всегда здесь спала?
— Да. Я тут живу с рождения.
— А братья и сестры у тебя есть?
— Нет. А у тебя?
— У меня два брата и две сестры. Я самая младшая. Покажи мне свой гардероб.
— Что-что?
— Открой шкаф!
Сбитая с толку, я повиновалась. Христа соскочила с кровати и подошла к платяному шкафу.
Осмотрев все, что там висело, она сказала:
— У тебя тут только одна приличная вещица.
Она вытащила мой единственный красивый наряд — облегающее китайское платье — и быстро стянула с себя майку, джинсы и туфли. Я смотрела на нее, онемев от изумления.
— Платьице в обтяжку, — сказала Христа, присмотревшись. — Сниму, пожалуй, и трусики.
Миг — и она очутилась передо мной в чем мать родила. Надела платье и посмотрелась в большое зеркало. Ей очень шло. Налюбовавшись на себя, она сказала:
— Интересно, как оно сидит на тебе.
Этого-то я и боялась. Она сняла платье и бросила его мне:
— Надень!
Я пришибленно молчала, но не шевелилась.
— Надень, говорю!
И снова я не выжала из себя ни звука.
2 
