68 
Единственное, что автор вам может рассказать в качестве предисловия к совсем другой истории, – действительный факт из собственного анамнеза. Когда-то – когда текущей студентке медицинского института, ещё совсем не автору, было без малого восемнадцать, – её пригласили на закрытый просмотр фильма режиссёра Сергея Соловьёва «Черная роза – эмблема печали, красная роза – эмблема любви». Это сейчас его можно купить в любом ларьке, с любого лотка и в любом профильном отделе супермаркета, а то и вовсе скачать из Интернета. А тогда – в 89-м году столетия минувшего – фильм был «на грани фола», и выход его на большие экраны был под большим вопросом. Будущий автор – тогда ещё просто студентка медицинского института – водила дружбу с одним представителем «творческой интеллигенции», именуемой иными по сей день «богемой», – достаточно «ярко окрашенным», всегда одетым в штаны «мэйд ин что положено», всегда готовым расстегнуть их, дабы обогатить тогда ещё не автора своим сорокалетним жизненным опытом. В застегнутых же штанах он всегда охотно приобщал юное создание к чужому самовыражению. В конкретном случае – к разноцветным розам Соловьёва.
После просмотра студентка покинула не только зал, но и своего взрослого друга, потому как поняла, что аристократизм – что в переводе с греческого значит ни много ни мало «лучшая власть» – это власть души над телом. Власть души над окружающим пространством, временем, малыми и старыми людьми, животными и деревьями. Лучшая власть. Власть понимания и приятия разности. Власть не суждений, а действий. Со всеми вытекающими для тела, пространства, времени, малых и старых людей, животных и деревьев. А уж прыщавый ли мальчик подросток Митя[77] этот аристократ или старый незнакомый крепкий дед в плавках – не имеет никакого значения. И сколько тебе лет по календарному интервальному летоисчислению, значения не имеет. Ты или такой, или нет. И если ты такой – ты примешь на себя грехи чужого дяди и всего человечества, ответишь за чужую глупость и похоронишь Толика из деревни Обсёры в своём фамильном склепе, не задумываясь. Не бунтуя. Без надрывного мученичества и покорности смирения. Просто – спокойно примешь, как должно. Потому что такова она – власть твоей души. И дядю Коку не бросишь, и брендовость штанов для тебя не важна. Ты, не задумываясь, сменишь их на рубище или на любую форму служения человечеству. Ну а если ни то ни другое от тебя не потребуется – будешь спокойно носить их просто как добротные брюки, в которых удобно идти по своему и только своему пути. Все же ярко окрашенные «взрослые» Володи, слушающие модные песни и воспринимающие модные политические темы, но не слышащие и не принимающие главного, – это всего лишь фантомы, и следование их путями – это дорога не просто в никуда, она ещё и не из твоего «оттуда». Но между «понял» и «принял» – такая же разница, как между изучением незнакомого алфавита и свободным общением в среде носителей неродного языка. И на нивелирование этой разницы будущий автор потратил некоторое количество пространства и времени, потому что в чём, в чём, а в деле учения и познания ему упорства не занимать. Не все рождаются лучшими, но никто не мешает всем идти по лучшему из своих путей.
Что ещё? Автор, в отличие от персонажей, неохотно вступает в контакты с любыми посторонними, в том числе – собаками, будь они трижды умные и трижды большие. Потому что у автора, как вы уже поняли из абзаца первого текущего повествования, есть собственные большие собаки. Числом три.
Вот отсюда и начинается бессмертная история. Я только не могу окончательно определиться: писать ли этот рассказ от первого лица или так и продолжать талдычить: «автор, автор, автор»? Остановлюсь, пожалуй, на последнем варианте. Издатели не любят «рассказов от первого лица». Издатели постоянно талдычат автору, что буква «я» раздражает целевую аудиторию, то есть вас, уважаемые читатели. Целевая аудитория-де начинает, увидав букву «я», идентифицировать автора с персонажем, особенно если тот по простоте душевной, именуемой в народе «глупостью», называет персонажа своим собственным именем. Моё собственное имя указано на обложке, а имя героини этой последней, четвёртой, бессмертной истории нашей повести будет: «Автор». Вот такое редкое необычное женское имя… Так что я возвращаюсь из гостей к самой себе. И любезно приглашаю вас, моих уважаемых читателей, посидеть со мной на веранде, послушать пение птиц, шелест берёзовых ветвей и, простите, гортанную речь таджиков, ремонтирующих водосток моего собственного дома в средней полосе России.
68 
