70 
Чудесные кувшинки, не правда ли? Лилии? А ландыши? Один запах ландышей уже наполняет земное существование смыслом. Лисички… О, лисички! Эти чудесные грибы, которые можно срывать, как мидии, – так же кучно растут первые на буграх, как последние – на волнорезах. Даже цветовая гамма одна – густой насыщенный жёлтый цвет – концентрированный солнечный свет. Цвет украинских подсолнухов французского Ван Гога. И сколько бы лисичек ни было собрано – все будут обработаны, потому что у мира нельзя брать просто так, для гниения. Особенно если ты азартен. Спущенный псу под хвост случайный выигрыш мир припомнит тебе неслучайным проигрышем. Не потому, что злопамятен, а потому, что целесообразен. Ничто не случается случайно – ни русские старики, ни украинские старушки, ни женщины, ни мужчины, ни большие собаки, ни мидии, ни лисички. Что не пожаришь со сметаной, то непременно надо засолить. Это будет основательно, как кровь, уважительно, как молитва, и замечательно, как царское варенье. Стоит повозиться, не правда ли? Служение варенью не терпит суеты. Потому просто смотрите и поклоняйтесь. Смотрите в это небо и поклоняйтесь спелой лесной землянике. Что вы видите? Перистые и кучевые облака? И на них, как и прежде, не сидит Бог? Конечно, не сидит. Он идёт по пути. И к тому же кто вам сказал, что он должен сидеть на облаках? Может, он сидит в той самой точке пространства, с вами на дубовом суку, и следит, чтобы вы не пролили на себя горячий кофе из термоса. Вот пока он за вами следил, Автор опять обляпался. И даже обжёгся, потому что любит горячий кофе. Особенно смешанный с запахом земляники. Что вы слышите? Нет-нет, не что вы слушаете, а что вы слышите? Неужели вы не слышите, как молодой южный ветерок разговаривает с крепким старым северным ветром о всякой прекрасной ерунде? А берёзы перебивают, вмешиваются: «А я…» – «Да, что ты! Вот я…» – «Девочки, не болтайте! Дайте послушать…» А сосны скрипуче ворчат: «Послушать они хотят! Мужиков увидали, и давай юбками трусить!» Лиственницы деловито осматривают очередной непорядок в новом наряде. Ох уж эти неряхи-лиственницы, крепкие, как сталь, занозистые, как близкие подруги! И только ели равнодушно, презрительно молчат, отстраняясь и от ветров, и от болтливых и ворчливых товарок.
Вы не поверите, без малого сорокалетний Автор боится елей. Ну, не то чтобы боится, а опасается. Обходит их стороной. Иррациональные страхи случаются даже с самыми взрослыми, самыми умными и самыми талантливыми. Автор себя к самым-самым-самым не относит из исключительной врожденной застенчивости, потому расскажет вам о некоем Вильфредо Ламе, чьё имя не так, быть может, известно вам, как имя Пабло Пикассо. А между тем в 1939 году у Вильфредо Лама и всем хорошо известного Пабло Пикассо была совместная выставка в Нью-Йорке. Это внешняя, так привлекательная человекам, сторона чужой самости. Но мы сейчас о не столь привлекательном, обычно красивом, а непонятном живом, не зафиксированном в формалине, внутренностном. О том, чего не разрежет секционный нож и не усмотрит объектив электронного микроскопа, зато с лёгкостью увидит художник, взглянув на объект и на его отражение в зеркале. Так вот, когда кубинец Вильфредо с глазами, похожими на иллюстрацию к монголо-татарскому игу, был маленьким, он очень боялся леса, раскинувшегося недалеко от дома, на дальнем конце городка Сагуа-ла-Гранде. Боялся лишь потому, что – сам себе злобный Буратино – населил его призраками, рождёнными своим воображением. И они казались ему реальнее любой реальности. Так у всех у нас, когда мы дети, не правда ли? Когда мы маленькие, мы не похожи на остальных и даже друг на друга. Со временем это проходит. Почти у всех. А вот у Вильфредо Лама осталось. Выдуманный лес его детства был с ним всю его интервально-человеческую жизнь. Одна из самых известных его картин называется «Джунгли». Когда художник писал эту картину, окна и двери его мастерской были распахнуты, так что каждый мимо проходящий мог видеть работу. Но мимо проходящие кричали друг другу: «Не смотри! Это сам дьявол!» И знаете? Они были правы. Один из друзей художника, который любил сравнивать, как любят все друзья любого автора сравнивать его работы с чьими-нибудь не авторскими, сказал Вильфредо Ламу, что дух картины очень близок к некоторым средневековым изображениям ада. И вообще, мол, очень странно, что кубинец, рожденный посреди прекрасных bosque,[79] monte,[80] manigua,[81] пишет картину «Джунгли», хотя никаких джунглей на Кубе нет. А только заросли сахарного тростника. Автор видел эту картину и даже немного смотрел на неё не мигая, хотя в многолюдном иноязычном месте Большого Яблока смотреть издалека не мигая сложнее, чем в одиночестве русского пустынного тихого деревянного поволжского дома. И со всей ответственностью вам заявляет – никакие это не джунгли и не сахарный тростник. Это самые настоящие ели. И смотреть на них долго нельзя, потому что в них прячется сам дьявол! Страшно?! Дьявол, между прочим, весьма хорош собой, так что зря вы так. И почему это вы боитесь дьявола, если отрицаете бога? Впрочем, чего я несу всякую чушь взрослым людям, собирающимся прогуляться по самому обычному москворецкому лесному хозяйству!
70 
