215 
Наверное, поэтому я несколько скомкал конец своей речи, потребовав от всех Котов и Кошек — без малейшего исключения и скидок на возраст, как в одну, так и в другую сторону, — завтра ночью явиться на сходняк к старому гаражу, чисто вымытыми, прилизанными и желательно с уже выкусанными блохами. И без какой бы то ни было агрессии!
— Все! — сказал я. — Переходим на мирные рельсы... Будя, едрена вошь! Навоевались!..
Это я в каком-то кино по телику слышал.
Мало того, я потребовал от них, чтобы каждый к завтрашнему вечеру приволок хотя бы одну толковую идейку по переустройству и, как говорят сегодня, «реформам» нашего будущего сообщества. Ибо мне думать за всех некогда, у меня своих дел по горло, сказал я, и скорее всего через несколько дней мне придется на недельку смотаться в Вашингтон, повидаться с одним конгрессменом, так что просил бы прикинуть, кто бы мог подменить меня, пока я буду находиться в правительственной командировке...
Я не собирался вешать им лапшу на уши. Мне просто показалось, что для пользы дела так будет звучать весомее.
Все-таки Кот, воспитанный Советской властью или, вернее, российским менталитетом (потрясающее слово!), где бы то ни было — в России ли, в Германии, в Америке, — все равно останется самим собой! Вот обязательно ему нужно подчеркнуть свою близость к начальственным кругам, без нажима упомянуть два-три популярных имени, неназойливо напомнить о своем былом величии...
Последнее в полной мере относится к Котам-эмигрантам.
Помню, Шура всегда очень смеялся над этим. И я с ним...
А когда сам Шура вдруг получил какую-то вшивую комсомольскую премию за крохотный сборничек рассказов — ни денег, ни хрена, кроме медальки «под золото» на красной ленточке, — так он же больше недели пил с кем ли попадя, так ему это понравилось.
Вот тут я малость напутал: от лауреатского восторга Шура выпивал всего лишь пять дней. А уже от стыда, что «поймался на эту муху», — еще дня три пил без просыпу. И потом две недели каялся, что повел себя как последний жлоб и что он не достоин высокого звания русского интеллигента, и бормотал строчку чьих-то стихов: «Быть знаменитым некрасиво...»
Чего бормотал, понятия не имею. Если честно, так знаменитым он никогда и не был. Его все любили за совершенно другое...
... По всей вероятности, с этими засранцами-бандитами никто никогда не разговаривал нормальным языком. Они чуть не чокнулись от картинки, которую я им нарисовал! То, что у половины этой хивры поехала крыша — тут и к гадалке не ходи...
А моя Первая Американочка-прихехешка сидела рядом со мной да еще мордочкой ко всем остальным, словно в президиуме, и разглядывала свою же братву так, будто она видит их впервые!..
Я-то понимал, что еще до вчерашнего дня на ней, на молоденькой Грязнульке, теряли свою невинность и обучались сексуально-половым азам десятки юных Котов, только вступающих в свой трахательно-возрастной период. Никаких особых иллюзий у меня по поводу этой помытой поблядушки не было...
И все равно было очень приятно наблюдать, как от соседства и близости со мной эта Киска (я тоже хорош — не удосужился узнать, как ее зовут!..) так задрала свой розовый носик, что даже бывалые и наглые Кошки-профессионалки, которые всего час назад и не смотрели в ее сторону, стали мести перед ней хвостами и подлизываться!
Сзади меня раздался негромкий голос старого седого Крыса:
— Прошу прощения, мистер... На два слова!
— Минутку, — сказал я ему, а Котово-Кошачьей компахе рявкнул в, манере старшины, которого Шура всегда изображал при воспоминаниях о своей армейской службе: — Разойди-и-ись!!!
А беленькой, пушистенькой тихо сказал:
— Ты меня прости, малыш, но я не могу пригласить тебя к себе. Я пока сам в гостях. До завтра, о’кей?..
— Ноу проблем, май дарлинг. Бай-бай! — легко ответила она и покосилась на одного молодого черного Кота, который исподтишка бросал на нее выразительные взгляды.
На мгновение я почувствовал непонятно откуда взявшийся укол ревности... Да нет! Не ревности, а уязвленного самолюбия. Я понимал, что проигрываю этому молодому дурачку всего лишь в возрасте — ему было от силы три года. Но в остальном-то я его наверняка превосходил!.. А вот оказывается, что все это не так уж важно. Оказывается, важнее быть молодым...
Но я ничего не сказал этой беленькой посикухе. Даже взглядом себя не выдал и пошел к старому седому Крысу.
Из короткого разговора со старым Крысом выяснилось, что со мной очень хотела бы поговорить Мадам — коронованная и полновластная хозяйка огромного Крысиного клана, занимающего достаточно серьезную территорию даже по нью-йоркским масштабам. Ее владения с одной стороны простирались до самого Квинс бульвара, а с другой, противоположной, — аж до Шестьдесят четвертой «дороги». Это у них тоже — улица. Включая, естественно, и нашу Шестьдесят пятую. С боков же границы территории Мадам проходили по Девяносто девятой и Сто второй стритам. Что тоже — улицы. Только какие-то из них идут с севера на юг, а другие — не то авеню, не то стриты (пока не разобрался...) — с востока на запад...
215 
