Глава двадцатая

ПЕТЕРГОФ. ЦАРСКАЯ РЕЗИДЕНЦИЯ

Артём Грива

Все три часа полета из Кейптауна я проспал. Проснулся, когда колеса «крыла» коснулись посадочной полосы. Глянул на экран и обнаружил, что сели мы не где-нибудь, а в Петергофе. На личном аэродроме Государя.

Пока обслуга пристыковала «рукав», я успел выпить кофе и убрать с физиономии щетину.

Посмотрев в зеркало на бодрую физиономию восемнадцатилетнего юнца, я подумал, что стоит отпустить бородку.

Аэровокзал в Петергофе крохотный, но роскошный. Для важных персон. Монархов, премьер-министров... Даже генерал-майоры крайне редко проходят через его арку. Наверное, я был первым просто майором, вошедшим в это здание не в роли охранника, а в качестве гостя.

А уж встречали меня...

Собственно, встречал меня только один человек. Зато какой! Лично начальник Главного Управления по связям Департамента внешней разведки.

- Здорово, Артём! - сказал он. - Ну ты помолодел!

- Здравия желаю, Ваше высоко...

- Без чинов, Артём! - перебил меня дядя Коля, дружески протягивая руку. - Поехали! Время дорого. Тебя ждут.

Однако! Если меня поторапливает тайный советник, то кто же тогда меня ждет? Неужели Государь?

Маленький «комнатный» электромобиль помчался по галерее, соединяющей дворец с аэропортом. Несколько минут - и мы на месте. Охрана дверца была усилена. Более того, великолепные мундиры лейб-гвардии сменили куда менее эффектные, но значительно более эффективные бронекомбинезоны.

Нельзя сказать, что мне это понравилось. Дядя Коля повел меня в императорское крыло, но до Государева кабинета мы не дошли. Свернули на одну из боковых галерей.

Здесь нас ждал целый взвод лейб-гвардейцев, возглавляемый аж поручиком. Неслабо, учитывая, что чин поручика лейб-гвардии соответствует полковничьим жандармским погонам. Останавливать нас не стали. Караул салютовал и расступился. Двери раздвинулись автоматически.

- Доставил, Андрей Алексеевич! - доложил дядя Коля.

Дед встал. На нем был парадный мундир действительного тайного советника. И смотрелся дед так, что сразу хотелось вытянуться по стойке смирно и рапортовать. Но это был мой дед, так что рапортовать я не стал. Мы обнялись. Потом дед отстранился и с полминуты изучал мою юную физиономию.

- М-да, - изрек он наконец. - Батька твой мне говорил, но как-то не верилось.

- Теперь верится? - спросил я, улыбаясь.

- Теперь верю. И завидую, Тёмка! Как так получилось?

- Есть пара идей, - сказал я. - Как только узнаю точно, непременно с тобой поделюсь.

- Не возражаю. Я тоже не против скинуть годков пятьдесят. Николай, ты можешь быть свободен. Эх, Тёмка! Как я рад, что всё обошлось. Отец твой - просто кремень. Только позавчера я узнал, где ты был.

- Не злись на него, дед, - сказал я. - Батя дал мне слово.

- Ну и что? Ты у меня - единственный внук! Мог бы мне сказать!

- Дед, ну ладно! У тебя и так с сердцем проблемы!

- Уже нет. Оно у меня теперь механическое. Насос. Железяка! Представь: оно не стучит, а урчит! - Дед засмеялся, но тут же оборвал смех и добавил серьезно: - Никогда бы не согласился, но время такое - не до инфарктов. Эх, Тёмка, Тёмка! Знаешь, когда ты родился, мы все думали, что наш мир - незыблем. Даже когда началась вся эта дрянь с «ифритом», всё равно мы верили, что Россия превзойдет любые катаклизмы. Если бы ты знал, Тёмка, из каких топей мы тогда вырвались!

- Дед, я всё знаю. Забыл, где я учился?

Дед посмотрел на меня пристально, потом признал нехотя:

- Да. Ты должен знать. Это меня твоя нынешняя физиономия с толку сбила. Сущий юнец ты с виду, Артём Грива! - Дед захихикал. И вдруг как-то сразу весь подобрался, посерьезнел: - Всё, лирики довольно. Артём, сейчас ты подробно и вдумчиво расскажешь всё, что с тобой произошло. Всю эту безумную историю, в которую ты угодил.

- Ты уж прости меня, дед, но все я рассказать не могу.

- Это еще почему? Боишься, что ли, контракт нарушить? Так ты не бойся. Пусть они себе твой контракт знаешь куда засунут!

- Дед, есть кое-что посерьезнее контракта.

- Если у тебя блок, это не страшно, - заявил дед. - Лучшие наши спецы будут здесь не позже сегодняшнего вечера.

- У меня нет блока, - сказал я. - Это вопрос совести, а не психиатрии. Я дал клятву. И нарушить ее только потому, что внутри Комитета нашлись бесчестные люди, я не могу.

  127