Глава шестая,

В КОТОРОЙ ЧЕРВЕНСКАЯ ЗЕМЛЯ МЕНЯЕТ ХОЗЯИНА

Церковь пылала. Оглушительно трещали бревна, шипела и пузырилась смола. Внутри страшно кричали люди. Но толпа вокруг орала еще громче, орала и веселилась.

Богуслав до боли сжал кулаки. Ему будто вживую увиделась объятая пламенем фигура Спасителя.

Крики внутри смолкли задолго до того, как охваченное пламенем здание пало, взорвавшись снопами углей и искр. Кто-то завопил, обожженный. Но вопли боли утонули в ликующем реве.

Откуда-то приволокли черного монаха, ударили дубьем по голове, швырнули в огонь.

Монах в огне очнулся, закричал, выскочил, горящий, ослепленный, заметался… От него с хохотом уворачивались..

— Гори, гори! — орала толпа.

Славка выдернул из колчана стрелу…

Монах упал.

Яростные, безумные лица обратились к стрелку, однако, увидев конного руса, тут же сменили гнев на радость. Мол, какой славный выстрел. Раз — и наповал.

Русам в эту ночь в Червне позволялось всё.

— А ведь ты его пожалел!

К Богуславу подъехал Устах. С ним — Кулиба и еще несколько полочан.

— Зря! За наших, которых лехиты жгли, заступиться было некому! А дом твоего бога всё равно не спасти!

Бывший воевода Роговолта сказал правду. Вспомнить хотя бы историю Лучинки… Но Славка всё равно был уверен, что поступил правильно.

— А ты уверен, Устах, что, когда лехиты жгли червенских жрецов и родовых вождей, эти смерды вот так же не орали от радости? — процедил Богуслав. — Не потому ль эти — живы, а те — мертвы?

— Ты что, варяг? — Устаха Славкина ярость, похоже, удивила. — Это же смерды! Овцы для стрижки!

— Овцы не радуются, когда собаки рвут волка.

Устах неожиданно расхохотался.

— Славные сыны у моего побратима Серегея! — воскликнул он. — Одна беда: умствуют много! На, сотник! — Устах протянул Славке флягу. — Выпей доброго меда и возрадуйся: мы победили! Червень-то — наш! А сегодня- завтра батька твой и Перемышль возьмет. И тогда, почитай, вся Червенская земля под русью будет. То есть под нами, варягами! Радуйся, Богуслав Серегеич! Думаю, за доблесть сегодняшнюю сделает тебя князь подтысяцким в своей ближней дружине.

— Смотри, Илюха, — сказал Сергей. — Вот он, наш Перемышль.

— Маленький какой-то! — заявил Гошка.

Сергей засмеялся.

Год назад мальцу и пограничный городок большим показался бы. А нынче город на три тысячи жителей — маленький.

Впрочем, паренек прав. Для восьми сотен Серегиной гриди — и впрямь маленький. Но поставлен грамотно. На реку выход хороший, стены, хоть и деревянные, а метра на три поднимаются. А вот внутренний кремль, согласно имеющимся сведениям, недостроен. И гарнизон лехитский — копий двести. Так что Сергей не просто так сказал «наш Перемышль». Воинской работы — часа на три.

Сергей прищурился, пытаясь разглядеть выражения лиц воев, выглядывающих меж зубцов. Не сумел.

— Ионах, — Сергей глянул через голову Гошки на хузарина. — Что там, на стене?

— Боятся, — весело сообщил зоркий Ионах. — Сейчас еще больше забоятся! — И гарцующей рысцой пустил коня к городу.

Когда до ворот осталось шагов четыреста, в городе что-то грохнуло, и в небо взвился каменный снаряд. С грозным воем он описал высокую дугу и треснулся оземь в пяти шагах от Йонаха. Хузарин легко удержал заплясавшего коня, громко засмеялся и продолжал ехать всё той же легкой рысцой.

— Криворукие, — пренебрежительно вякнул Гошка.

  102