100 
— Вот у нас, например, дети в школе разные учатся, — сказала она. — Некоторые в самом деле талантливы, за других родители платят: втемяшилось им, что дети на фортепьяно должны играть… Кого-то на «Мерседесах» привозят, а кто и на метро со своими скрипочками. А поскребешь их — они все дети как дети. Есть добрые, есть злые. А за деньги не купишь ни счастье, ни талант.
— Вы правы, наверное, — сказал Фотолюбитель. — Я бы только машину себе новую купил и «Никон», а снимал бы, наверное, так же и то же самое.
— Я думаю, деньги — это только реагент, они заставляют человека проявляться. Кто жадный, становятся еще жаднее, но добрые не делаются злыми, и наоборот. Вот Стас… — начала она, но замолчала. Они стояли уже на светофоре в городе, слева и справа были новые красивые машины, и затесавшаяся между ними неизвестно зачем «шестерка» Фотолюбителя выглядела, конечно, непрезентабельно.
— И все-таки я не понимаю, — сказал он, опасаясь, как бы разговор не угас, — что вы, такая тонкая и интеллигентная, нашли в Марине. И музыку она черт знает какую слушает в своем идиотском плеере, а вы же разбираетесь в этом.
— «Тыц-тыц-тыц», — сказала Алла, — Да нет, она живая. Странно, что вы этого не видите, а вот на фотографиях, которые вы сегодня сняли, это будет видно сразу.
— Приходите ко мне их проявлять, — вдруг обрадованно сообразил Фотолюбитель, — В фотографии самое интересное — это именно процесс проявки. Не пленок, там все слишком мелко, а отпечатков. Когда опускаешь бумагу в проявитель, никогда не знаешь заранее, что у тебя получится.
— Вот как? — спросила преподавательница сольфеджио, — Ладно, приду.
Понедельник, 10 июля, 11.30
В понедельник в комнате присяжных дисциплинированно собрались все, кроме Актрисы, но даже по тому, как они собирались, Зябликов уже видел, что настроение стало другим, и он не был уверен теперь, что удастся сохранить коллегию. Выглянув в зал, он увидел только адвокатессу за своим столом и догадался, что прокурорша и Лисичка уже знают, что никакого суда больше не будет. Не было и Лудова на скамье подсудимых.
— Я отсюда на электричку и на дачу, — объясняла Алла коллегам непривычный для них свой наряд: она была в джинсах, а большую хозяйственную сумку с какой-то снедью поставила на стол, где ей тоже было не место.
— А я на работу, — сказала Роза.
— А я к нервным больным, — сказала Хинди, — А ты, Кузя? Роман будешь писать?
— Тихо! — приказал Старшина. — Мы же еще не знаем, что продолжения не будет.
Все замолчали, но нетерпеливо поглядывали за окно, где сияло летнее солнце. Им нелегко было сделать вид, что слова секретарши Оли, которая пришла сегодня без зайца с ключами, чтобы объявить о трехнедельном перерыве, стали для них неожиданностью. И атмосфера этой комнаты, иногда такая нервная, но в чем-то уже и своя, уютная, сразу же отсюда выветрилась, и теперь это было уже просто казенное помещение в судебном присутствии.
— Виктора Викторовича увезли ночью на «скорой», — объяснила секретарша. — Но он про вас помнит. Может быть, он даже выйдет из больницы раньше, у него язва нервная, она хорошо лечится… — Хинди согласно закивала. — Сейчас я провожу вас в административное крыло, только надо идти всем вместе, там пропускная система, и вы получите зарплату за месяц, который вы здесь уже проработали. Виктор Викторович позвонил и договорился, что и те три недели, что он будет в больнице, вам тоже будут платить.
Последнее объявление заставило оживиться и повеселеть всех, и даже Анна Петровна немного приободрилась. Они потянулись гуськом, как первоклассники на экскурсию, за Олей по длинным судебным коридорам к кассе в административном крыле здания и выстроились там послушно в очередь у окошка.
— Давайте уж вы вперед, — сказала Роза Анне Петровне, но Оля объяснила, что они внесены в ведомость по номерам, и велела выстроиться в таком же порядке.
Они стали по очереди получать деньги, расписываясь в ведомости. Кто-то старался отвести глаза, а кто-то и подсматривал, хотя определить полученную на руки сумму со стороны можно было только приблизительно, если не подглядывать в ведомость. Журналиста, стоявшего вторым, удивила сумма, за которую расписался Старшина: около двадцати тысяч, это, следовательно, и был его средний заработок, а ведь все считали Майора просто военным пенсионером. Сам безработный Журналист скромно расписался за три с половиной тысячи, как и «Гурченко». Алла, стоявшая в затылок Слесарю, видела, что он получил двенадцать тысяч, не так уж, выходит, плохо он зарабатывал у себя на заводе, у нее-то сумма была поскромнее. Шедшая следом Ри с важным видом расписалась за пятнадцать. Как ни загораживалась рукой Роза, всем было ясно, что она получила целую пачку банкнот, и это было несправедливо, тем более что она и из комнаты присяжных продолжала руководить своим оконным предприятием. Сразу от кассы она убежала на фирму, только переспросив у Старшины, есть ли у него номер ее телефона.
100 
