32 
— А мы и так не очень-то вкусно едим, — сказала приемщица, не отрываясь от вязанья. — Я вон горб гну с утра до вечера в химчистке, а на свою зарплату даже мобильный телефон сыну не могу купить.
— Но понимаете, Анна Петровна, нас же тут собрали из-за убийства, — сказала Ри. — Вон мой муж тоже что-то ввозил. Убийство — это одно, а телевизоры — это совсем другое…
Суждение Ри было совершенно обоснованным и даже вынесенным из опыта, но Анна Петровна, как и все остальные, продолжала смотреть на нее так, как будто она вообще непонятно как сюда попала. Только Журналиста она и интересовала, но тоже, наверное, не в смысле ее рассуждений об Уголовном кодексе.
— Всех не пересажаешь, — бодро сказал он, поглядев на Ри. — Раньше контрабанда делалась в Одессе, а теперь в Тудоеве. Только никакая это не контрабанда.
— Как же не контрабанда? — сказал Зябликов Журналисту, — Ты же сам снимал про арест партии этих телевизоров во Владивостоке.
Кузякин вздрогнул и посмотрел на Старшину:
— А откуда вы знаете, что я это снимал? Тем более что снимал не я.
— Запомнил сюжет по телевизору, — хмуро сказал Майор, понимая, что прокололся раньше времени. — Ладно, пошли покурим, желтая пресса. Тома, ручку дай!..
Они отошли в курилку и встали у окна, которое Зябликов открыл с помощью ручки: она подходила ко всем окнам универсально.
— Почему это я желтая пресса? — довольно агрессивно спросил Кузякин у Старшины, — Вы читали то, что я писал в газетах, или смотрели мои сюжеты по телевизору? Или вам только об этом сюжете про телевизоры кто-то сказан?
— Да что я, журналистов не видел? — сказал Зябликов, уводя разговор от опасной темы, — Видел я их целыми табунами в Грозном в девяносто пятом, рассказывал им все, как дурак, а потом читал, что понаписали. Продали вы нас ваххабитам, суки-писатели. Вот ты был в Чечне, Журналист? Ты вообще смерть видел?
— Был, — сказал Кузякин. — В девяносто пятом, как и ты. Ты, наверное, с площади этот гребаный дворец Дудаева из танков расстреливал, а я там внутри, в подвале сидел и с нашими пленными разговоры разговаривал. Там потолок нам на голову как раз должен был упасть. Потом пленных в одну сторону чеченцы увели, а меня вывели к Минутке, и мы по дороге снимали, как собаки жрали трупы наших пацанов. Ты ведь тоже это видел, а? Так что смерть я видел, правда, только чужую, потому что потолок тогда почему-то так и не упал, но я не виноват.
Зябликов с удивлением смотрел на человека с хвостом и не мог придумать, что ему ответить. Лет пять назад, пока еще не комиссовался, Майор бы выдал, конечно, что они сражались по разные стороны фронта, что чеченцы заплатили журналистам бабки, но теперь, после трех лет на гражданке, так уже не выходило. Между тем Хинди, подошедшая к ним со своей женской сигареткой, близорукими глазами смотрела с восхищением на Журналиста, а вовсе не на него, безногого Майора.
— Ну а все-таки вам тогда ведь чечены проплатили, — без уверенности сказал он, чтобы только не выглядеть перед Хинди совсем уж пацаном. — Сам-то ты тогда зачем туда полез, если не за деньгами?
— Не знаю зачем, — сказал Журналист. — Но в тот раз не за деньгами. Хотел понять, как там все получилось на самом деле. Может, какую-то правду хотел понять.
— Ах, правду!.. — опять вдруг взъярился Майор, — Да ты раз понюхал и смылся, а я правду о войне по госпиталям с оторванной ногой два года учил! Правда! Это ты говоришь про правду?! У вас же все одна ложь!
— Ох, все вы тут такие крутые! — быстро сказала Хинди, угадывая чутьем, что тут может быть драка, и ее лицо, совершенно беспомощное без очков, появилось на уровне груди Майора, — А вот у меня в кабинете стоите со спущенными штанами…
Она подняла вровень с его кирпичным обожженным лицом руку с сигареткой и изобразила движение, которое делает медсестра, выпуская воздух из шприца. Мужчины молча посмотрели на нее, перевели дух, по очереди смяли свои окурки в заменявшей пепельницу консервной банке и вернулись в комнату. Присяжные, не считая говорившей по телефону Розы и Шахматиста, занятого задачкой, наблюдали за их приближением настороженно: видимо, слышали крики Старшины из курилки.
— Ну, това-арищи присяжные, ну вы уж прям уж давайте как-нибудь там… — прозвучал вдруг откуда-то голос судьи, но это говорила Актриса, задумчиво крутившая в углу воображаемый ус. — Это же вам суд, а не какой-нибудь детский сад уж прям уж… — Тут она повернулась в профиль, погладила отсутствующий у нее бюст, схватила лист бумаги и завизжала голосом прокурорши: — Ущерб государству на тысячу триллионов рублей! Том тысяча сорок первый, лист дела две тысячи девятьсот тридцать четыре!
32 
