22 
— Правда? — удивилась вдова. — Может быть, мы завтра найдем время и прогуляемся вместе, и ты покажешь мне лошадку Риса?
— У него их много, — продолжал Джеред. — У него есть еще большой рыжий жеребец. Он очень быстро бегает.
Леди Тависток стрельнула в Элизабет взглядом.
— Ты славный мальчик, Джеред.
Потом они почти не разговаривали, пока Джеред доедал пирожное и допивал фруктовый пунш, после чего попросил разрешения уйти. Леди Тависток не стала его задерживать. Когда мальчик ушел, Элизабет увидела в глазах пожилой женщины слезы.
— Я считала тебя бессердечной за то, что так больно ранила моего племянника. Но теперь вижу, что ты еще хуже.
У Элизабет краска сошла с лица.
— Ты намерена ему сказать?
У нее пересохло во рту.
— Я… я не понимаю, о чем вы.
— Все ты отлично понимаешь. Мальчик — сын моего племянника. Я поняла это сразу, как только увидела его.
Сердце Элизабет бешено колотилось.
— Вы… вы ошибаетесь.
— Сколько ему?
Она хотела солгать. Хотела сказать, что Джереду шесть, он был маловат для своего возраста. Наверняка Рис считал его младше, чем он был на самом деле.
— Сколько ему лет? — повторила графиня свой вопрос.
— Семь… — прошептала она дрожащим голосом.
— Я так и знала.
Элизабет покачала головой:
— Он… он не сын Риса. Он на него совсем не похож.
— Да, с первого взгляда не заметишь. Его черты мягче, и волосы скорее каштановые, чем черные. Но в целом, если не считать цвета глаз, он вылитый отец Риса в детстве.
В ушах у нее зазвенело, в горле появился ком. Она столько лет хранила свою тайну. И надеялась хранить вечно.
— Полагаю, наше чаепитие подошло к концу, — обронила пожилая дама, поднимаясь с дивана.
Элизабет тоже встала. Ее колени дрожали.
— Что… что вы намерены делать?
Вдова пронзила ее взглядом.
— В данный момент — ничего. — Она направилась к двери, затем остановилась и повернулась. — Но предупреждаю тебя: в нужное время я сделаю то, что сочту лучшим для моего племянника и его сына.
Элизабет так и осталась стоять на месте. На какое-то мгновение в глазах у нее потемнело, и она подумала, что вот-вот упадет в обморок. Но переборола свою слабость.
Итак, графиня узнала ее тайну. Но если она что-то расскажет Рису, Элизабет все опровергнет, и, возможно, он ей поверит.
Ясно было одно: в Брайервуде ей придется теперь задержаться. Нужно время, чтобы хорошенько все обдумать, решить, что предпринять. Необходимо взять себя в руки, прежде чем снова встречаться с вдовой.
В ее душу закрался страх. Раз графиня узнала ее тайну, дальше хранить молчание нельзя. Графиня могла разрушить жизнь Джереда и ее собственную.
Рано или поздно придется все рассказать. Рис должен обо всем знать.
Но, Боже, не сейчас! Комната снова поплыла у нее перед глазами. Элизабет вернулась к дивану и села. Рис и без того ее ненавидит. Как вынести его взгляд, если он узнает всю полноту ее предательства?
Нужно каким-то образом убедить графиню дать ей время что-то придумать, дать время собраться с духом, чтобы поговорить с Рисом.
Она должна найти выход.
Ему не следовало целовать ее. Он знал это с самого начала. Но не мог предвидеть, что почувствует, когда снова обнимет ее, когда она ответит ему так же, как ответила много лет назад.
Как будто все еще принадлежала ему. Как будто все еще любила его.
Рис грязно выругался. До настоящего момента он не представлял всю степень ее коварства. Она не любит его, как не любила и раньше. А лишь использовала его. И ничего больше. Он стал нужен ей теперь, потому что она искала безопасности. И хотя теперь ей бояться нечего, Рис не мог не задаться вопросом, как далеко она пойдет, чтобы сохранить свою безопасность.
Полный решимости растягивать и тренировать мышцы ноги, Рис пересек комнату без трости и дернул за шнурок звонка, вызывая Тимоти Дэниелса, чтобы он помог ему одеться к ужину.
Вечер по крайней мере обещал быть интересным, хотя и напряженным. Элизабет и тетя вместе пили чай пополудни. Рис сожалел, что не мог присутствовать при их разговоре, хотя бы в виде мухи на стене.
Лед, во всяком случае, был сломан. Бог даст, ужин пройдет в атмосфере терпимости.
Облачившись к ужину во все черное, Рис взял трость и направился к двери спальни, которую Тимоти предусмотрительно держал для него открытой. Он первым появился в небольшом холле перед парадной столовой, где стол на двадцать персон был накрыт для троих. В большом открытом очаге у стены полыхал огонь.
22 
