41 
– Вы вернетесь, мадемуазель? – спросила Аннет. – А если нет, что мне делать с вашими вещами?
– Уложите все и отдайте мистеру Блейквеллу.
– Да, да, конечно.
Повинуясь внезапному импульсу, Вайра наклонилась и поцеловала Аннет в щеку.
– Благодарю вас за вашу доброту, Аннет, – сказала она. – И так как вы были очень добры ко мне, хотите взять себе платье, что было на мне вчера вечером? Может быть, вы надели бы его когда-нибудь на бал.
Это был чисто импульсивный и довольно странный жест с ее стороны, но лицо Аннет расцвело от удовольствия.
– Вы это и вправду, мадемуазель? – спросила она. – Это платье – самое красивое, какое я когда-либо видела. Я к нему пришью рукава, чуть-чуть прикрою декольте, и тогда я могу в нем выйти замуж. Это будет самое красивое свадебное платье, о каком могла бы только мечтать любая девушка в нашей деревне. Да они такого никогда и не видели.
– Тогда оно ваше, Аннет.
В голове у нее промелькнула мысль, что бы сказал по этому поводу сэр Эдвард. Вайра знала, что все туалеты от мистера Майлса нужно будет вернуть по возвращении в Лондон.
Ну и что, будь что будет! Пусть это платье останется в Лионе. Она сама просто не могла видеть его!
Всхлипнув, она отвернулась от Аннет и поспешно спустилась по лестнице. Анри шел за ней с ее чемоданом.
Такси ожидало у двери. Вайра села в машину.
«Где же мог быть Йен, – подумала она, – и что он скажет, узнав, что я уехала».
– А какое это имеет значение, что он скажет? – сказала она вслух.
Он будет рад от нее избавиться. На самом деле, после того, что произошло прошлой ночью, ей было бы трудно встретиться с ним снова и притворяться в присутствии семейства Дюфло, что между ними все прекрасно.
По дороге и в аэропорту, когда она брала свой билет, когда стояла в очереди на посадку, она думала только о матери.
Почти все свои деньги она потратила на билет, у нее осталось совсем немного. Уже заняв свое место в самолете, она вдруг остро ощутила свое одиночество и вспомнила, как она сжимала в руке пальцы Йена при взлете.
Тогда впервые, подумала она, он был добр к ней, впервые он смотрел на нее без раздражения и неприязни.
Самолет разгонялся по взлетной полосе, и Вайру вдруг охватил судорожный страх, что они разобьются. О, если бы только Йен был рядом и успокоил ее.
В это мгновение она словно ощутила на губах прикосновение его губ, его нежный поцелуй. Поцелуй, так непохожий на те, которые ей случилось узнать раньше.
Его губы держали ее в плену, и ощущение его близости принесло Вайре странное умиротворение.
Вайра открыла глаза.
Они были уже в воздухе, а она даже и не почувствовала, как они взлетели.
И что удивительно, она больше не боялась – воспоминание о поцелуе Йена излечило ее от страха.
* * *
Вайра сидела неподвижно, устремив взгляд на Женевское озеро.
Вода, небо, острова, видневшиеся в отдалении горы казались голубыми. Картина была фантастически прекрасна, но Вайра ее не видела.
Она вся погрузилась во мрак своего собственного мира, такого теперь пустого и одинокого, где ей не к кому было обратиться, где она была ничья.
После похорон – очень простой, но, при всей своей простоте, торжественно-печальной церемонии – доктор Бергер ей сказал:
– Идите в сад. Полагаю, вам хочется побыть одной.
Не отвечая ему, она отвернулась от длинного белого здания клиники и направилась в сад, казавшийся раем, с его душистыми цветами, пышными кустами и тенистыми деревьями, где царили мир и покой.
Она шла все дальше, пока все постройки не скрылись из вида, а потом присела на деревянную скамейку. Единственными звуками вокруг было жужжание пчел и стрекотание кузнечиков.
Шла она как автомат, словно какая-то потусторонняя сила направляла ее движение.
А теперь она сидела неподвижно, ощущая только темноту и пустоту внутри себя, тоску и боль, которые невозможно было излить в слезах.
Ей казалось, что с того самого момента, как она вылетела из Лиона и вышла из самолета в Лозанне, она словно вошла в темный туннель, полный одиночества и отчаяния, откуда не было выхода.
Как в кошмарном сне она слышала ровный голос доктора Бергера, говоривший ей о том, что она уже знала в душе.
– Мне очень жаль, мисс Милфилд, – сказал он, – что вам приходится узнать правду. Вашей матери остается жить недолго. Несколько часов – быть может, до вечера – это все, на что мы можем надеяться.
Он помолчал. Глаза его за дымчатыми стеклами очков были очень добрые.
41 
