19 
Лео застонал и зашевелился, не в силах сопротивляться, когда Кев открыл ему рот, вставил в него ложку и вылил на сухой обметанный язык немного отвара.
Амелия села у постели брата и стала гладить по волосам и целовать в лоб.
— Если… если воздействие окажется неблагоприятным, — сказала она, тогда как Кев понимал, что под неблагоприятным воздействием она имела в виду возможность того, что варево его убьет, — когда это случится?
— От пяти минут до часа. — Кев видел, как вздрогнула рука Амелии, которой она гладила Лео по голове.
Этот час, казалось, был самым долгим в жизни Кева. Они сидели и смотрели на Лео, который метался и бормотал, словно ему снился кошмар.
— Бедный мальчик, — бормотала Амелия, меняя холодные компрессы у него на лбу.
Когда они убедились в том, что конвульсий ждать не приходится, Кев взял с тумбочки мензурку и встал.
— Ты собираешься дать это Уин сейчас? — спросила Амелия, по-прежнему глядя на брата.
— Да.
— Тебе нужна помощь?
Кев покачал головой.
— Оставайся с Лео.
Кев направился в комнату Уин. Она неподвижно и тихо лежала в кровати. Она больше не узнавала его, сознание ее и тело были охвачены пламенем лихорадки. Когда он приподнял ее так, что голова ее откинулась ему на предплечье, она заерзала, протестуя.
— Уин, — тихо сказал он, — любовь моя, лежи смирно. — Глаза ее приоткрылись при звуке его голоса. — Я здесь, — прошептал он. Он взял ложку и опустил в мензурку. — Открой рот, малышка гаджо. Сделай это для меня. — Но она отказывалась. Она повернулась к нему лицом, и губы ее зашевелились.
— Что? — пробормотал он. — Уин, ты должна принять лекарство.
Она снова зашептала.
Разобрав ее еле слышный шепот, Кев, не веря своим ушам, уставился на нее.
— Ты выпьешь лекарство, если я назову тебе свое имя?
Она с трудом собрала силы, чтобы сказать:
— Да.
В горле его встал ком. Этот ком душил его. Уголки глаз жгло.
— Кев, — с трудом выговорил он. — Меня зовут Кев.
Тогда она позволила ему просунуть ложку между губами, и чернильная жидкость по каплям потекла ей в горло.
Тело ее обмякло в его объятиях. Он продолжал держать ее: хрупкую, почти невесомую, жаркую, как язычок пламени.
«Я последую за тобой, — подумал он, — какой бы ни была твоя судьба».
На свете ему хотелось лишь одного, и этим одним была она, Уин. Он не позволит ей уйти, оставив его одного.
Кев наклонился к ней и притронулся губами к ее сухим горячим губам.
Поцелуй, которого она не почувствует, о котором не вспомнит.
Он почувствовал яд на вкус, задержавшись губами на ее губах. Подняв голову, он посмотрел на тумбочку, где оставалась изрядная порция смертельного отвара. Там было более, чем достаточно, чтобы убить здорового мужчину.
Казалось, что единственное, что удерживало душу в теле Уин, были объятия Кева. И поэтому он держал ее на руках и качал. Он подумал о том, не прочесть ли ему молитву. Но он не признавал ни одного существа, смертного или бессмертного, которое угрожало бы забрать ее у него.
Весь мир сжался до размеров этой тихой затененной комнаты, до этого маленького тела у него на руках, до воздуха, что проходил через ее легкие. Он слился с ритмом ее дыхания, и сердце его билось точно в такт ее сердцу. Откинувшись на изголовье кровати, он впал в транс, ожидая приговора судьбы. Общего для них обоих.
Он не знал, сколько времени прошло. Он баюкал ее на руках и тогда, когда услышал шаги за дверью и в комнату проник свет из дверного проема.
— Меррипен, — хрипло проговорила Амелия. Она держала в руках свечу.
Кев на ощупь отыскал щеку Уин, провел по ней ладонью и испытал ужас, не ощутив жара. Он нащупал пульс на шее.
— У Лео спал жар, — сказала Амелия. Кев едва слышал ее — так сильно шумела кровь в ушах. — Он выздоровеет.
Под пальцами Кева ощущалось слабое, но равномерное биение. Биение сердца Уин… пульс, на котором держалась его вселенная.
Глава 5
Лондон, 1849 год
Прибавление в семействе Хатауэй в лице Кэма Рохана принесло большие перемены. Поразительно, как один человек может так сильно изменить жизнь большой семьи. Поразительно и возмутительно.
Впрочем, Кева сейчас все возмущало. Уин уехала во Францию, и ничто теперь не вынуждало его быть любезным или даже просто вежливым. Ее отсутствие бросило его в пучину гнева той природы, какой может испытывать дикий зверь, лишенный своей самки. Он всегда чувствовал потребность в ней, и сознание того, что она находится там, куда ему нет доступа, было для Кева невыносимым.
19 
