20 
Ведь она давно уже могла догадаться, что мужчина, поцеловавший ее и давший ей гинею за помощь, может быть маркизом Деверильским.
Он выглядел, думала она теперь, как и в тот день, очень похожим на Дьявола, за исключением его глаз (в которых – когда она встретилась с ним взглядом – мелькнула легкая насмешливая искорка), да еще ироничного изгиба его губ.
Какое-то время она могла лишь, опешив, глядеть на него, не соображая, что сказать.
– Так вы все-таки, оказывается, не девушка-молочница!
Он говорил тем же сухим протяжным голосом, который она слышала в тот раз.
Почувствовав, как краска заливает ее лицо, Гермия ответила голосом, показавшимся ей самой чужим:
– Нет… и вы не имели… права… счесть меня молочницей!
Она хотела сказать, что он не имел права целовать ее, но, стыдясь происшедшего в тот день и под влиянием смущения от встречи с ним вновь, она не смогла найти слов, чтобы дать понять ему, как дурно он вел себя тогда.
– Вы хотите, чтобы я извинился? – спросил маркиз.
Сделав усилие над собой, Гермия подняла голову и с вызовом посмотрела на него.
– Теперь слишком поздно! Вам удалось тогда найти кузнеца?
– Я вернулся туда, где остановился, и поручил моим конюхам справиться с этим.
– То есть туда, куда вы хотите отправиться сейчас? Я покажу вам дорогу.
– Я не спешу. Мне интересно узнать, почему вы то притворяетесь молочницей, то появляетесь как амазонка, на превосходной породистой лошади.
– Я не притворялась молочницей! – быстро возразила Гермия. – И если бы даже я была…
Она остановилась, подумав, что то, что она собиралась сказать, сделало бы их разговор еще более неловким, чем он был до сих пор.
– Вы хотите сказать, что я не имел права поцеловать вас, – медленно выговорил маркиз. – Но должны же вы понять, что, идя одна, с такой внешностью, вы являетесь искушением для любого мужчины, увидевшего вас.
– Но не для тех мужчин, которых я встречаю в нашей округе, – ответила Гермия, – хотя, возможно, джентльмены, приезжающие из Лондона, имеют иные представления об… уважении и… приличиях?
Она намеревалась говорить с вызовом, однако, все еще смущаясь, чувствовала, что ее голос звучит неуверенно и слабо.
– Я признаю упрек справедливым! – сказал маркиз, и она поняла, что он смеется над ней.
– Если ваша светлость отъедет немного в сторону, – сказала Гермия, – я покажу вам дорогу, которая приведет вас обратно в парк.
Оттуда вам нетрудно будет найти усадьбу.
– Я уже сказал, – ответил маркиз, – что не спешу.
Поскольку его лошадь стояла поперек тропинки, а вокруг теснились деревья, она не могла объехать его. Гермии ничего не оставалось делать, как лишь беспомощно смотреть на маркиза, оставаясь на месте.
– Может быть, вы скажете мне, кто вы на самом деле? – спросил маркиз. – И почему, кроме сбора яиц, вы занимаетесь еще тем, что призываете молодых женщин к смертному ложу жителей деревни?
И вновь Гермия почувствовала, что он насмехается над ней, и подумала с легкой вспышкой гнева, что он вполне соответствует тому впечатлению, которое вызывают его внешность и манеры.
– Если это вас действительно интересует, – сказала она холодно, – то мой отец – викарий в Малом Брукфилде, и, когда старая женщина… умирая, захотела видеть мою… кузину Мэрилин, я… естественно, поехала… искать ее.
– И вы знали, что она именно здесь?
У Гермии перехватило дыхание.
Она знала, что это – закономерный вопрос, и Мэрилин следовало бы предвидеть его.
После короткой паузы она ответила:
– Я направлялась в усадьбу, когда… мне сказали, что видели вас… направляющихся сюда.
Она пыталась говорить убедительно.
И тем не менее под пристальным взглядом маркиза, она запиналась на некоторых словах.
– Значит, Мэрилин – ваша кузина, – медленно произнес маркиз.
– Да, как я уже сказала вам, – ответила Гермия, – и она ждет меня. Пожалуйста, милорд, позвольте мне показать вам дорогу. Затем я смогу поспешить к ней на помощь.
– Вам нравятся сцены смерти?
Гермия опять поняла, что он издевается над ней, и теперь она была полностью уверена, что он не верил, что кто-то умирает.
Она возненавидела его еще больше за догадливость и захотела освободиться от него.
У нее было ощущение, что его глаза, хоть и глядели из-под полуопущенных век, были острыми и проницательными и что он отлично видел, как она все больше и больше увязает в своей лжи и очень неумело пытается выпутаться.
20 
