32 
— Элизабет, как вы? Они не сделали вам больно? — спросил он, еще не восстановив дыхание.
— Со мной все в порядке. Просто я очень испугалась.
Он на секунду прижал ее к себе, чтобы успокоить, потом слегка отстранил и, заметив на щеке девушки ссадину, выругался. Смысла ругательства Элизабет, к счастью, не уловила.
— Уже почти полночь, черт подери! Какого дьявола вы бродите по саду?
Переведя дух, Элизабет ответила:
— Мне хотелось подышать свежим воздухом. Я часто выхожу ночью в сад.
— Вы часто… — Не договорив, граф заскрежетал зубами. — Боже правый, женщина! Вы что, спятили? Ведь это были люди Бэскомба! Им каким-то образом удалось проскользнуть мимо охраны. Я не ожидал от этих мерзавцев такой наглости, но, похоже, я снова ошибся. — Серебристо-голубые глаза Уорринга полыхали яростью. — А вы только облегчили им задачу!
Элизабет судорожно сглотнула. Она еще ни разу не видела графа таким злым.
— Мне очень жаль, — пролепетала она, — но я думала, что в саду никакая опасность мне не грозит.
— И жестоко ошиблись. — Пальцы Николаса больно впились ей в плечо. На его скулах заиграли желваки. — Черт подери, Элизабет, вы должны вести себя осторожнее! Неужели вы не понимаете: если бы я сейчас случайно не вышел на террасу, люди Бэскомба уже уволокли бы вас!
Элизабет вырвалась. Ее вдруг тоже охватила бешеная ярость.
— Мне очень жаль, что все так произошло, но я не могу целыми днями сидеть в доме! Ведь я ничего плохого не делала, только гуляла в саду!
— Да, черт подери! И вас при этом чуть не похитили. С этого дня я запрещаю вам выходить из дома одной. Только в сопровождении кого-либо.
Элизабет гордо вскинула голову.
— Но ведь это нелепо! Я отказываюсь так жить! Я не ваша собственность, Николас Уорринг, и не позволю, чтобы со мной обращались как с пленницей.
В серо-голубых глазах графа появился нехороший блеск. Нахмурив черные брови, отчего вид у него стал еще более грозным, он сдержанно бросил:
— Вот как?
Элизабет судорожно сглотнула, однако взгляда не отвела.
— Да! Вы можете запугать кого угодно, но только не меня! Я вас ни капельки не боюсь!
Лицо графа стало мрачным, как покрытое темными облаками небо над головой. Он выпрямился во весь свой могучий рост, и Элизабет показалось, что рядом с ней великан.
— А вам следовало бы меня бояться, Элизабет, — угрожающе прошептал граф. — Может быть, даже больше, чем лорда Бэскомба.
Несколько мгновений он пристально смотрел на нее, и Элизабет чувствовала себя словно пойманная птичка. Внезапно рывком притянув ее к себе, он впился губами в ее губы. Поцелуй был такой стремительный, грубый, что Элизабет чуть не задохнулась. Она попыталась высвободиться, по граф крепко прижимал ее к себе. Раздвинув языком ее губы, он смело проник во влажную глубину ее рта, и Элизабет почувствовала, как по спине у нее пробежали мурашки. Она упиралась руками графу в грудь и ощущала стальные мышцы, чувствовала неистовое биение его сердца.
Ее обдало жаром. Она понимала, что граф поступает дурно, что нужно оттолкнуть его, но уже не могла заставить себя это сделать.
Внезапно между ними словно промелькнула какая-то искра. Губы графа стали мягкими, грубый, требовательный поцелуй превратился в нежный, ласковый. Элизабет еще никогда в жизни не целовали с такой нежностью и одновременно с такой страстью.
Ей вдруг показалось, что ее накрыла теплая волна, внизу живота возникло незнакомое тянущее ощущение. Она понимала, что не должна позволять графу себя целовать, что это грешно. Николас Уорринг — женатый мужчина. Более того, у него наверняка дюжина любовниц. Если ему нравится женщина, он делает ее своей, а когда она ему надоедает, безжалостно выбрасывает.
Однако, зная все это, Элизабет не чувствовала ни стыда, ни раскаяния. Ей было так хорошо в объятиях графа…
Застонав, Ник еще крепче прижал ее к теплой мускулистой груди. Элизабет же, вместо того чтобы отстраниться, обвила его шею и приникла к его груди.
С ее губ сорвался слабый стон, и Николас затрепетал от страсти. Он еще крепче прильнул к губам Элизабет, и она почувствовала, как тело ее охватил огонь страсти. Внезапно Уорринг замер. Сняв руки Элизабет со своей шеи, осторожно высвободился и отступил на шаг. Лицо его было непроницаемым. Огонь, только что полыхавший в глазах, исчез.
— Ступайте в дом, Элизабет, — проговорил он тихим, чуть охрипшим голосом. — И больше никогда не выходите одна.
32 
