Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
121 
Добротная ткань затрещала — Мышата весил пудов восемь, — но выдержала. Названый братец захрипел, закашлялся, но вывернуться даже не попытался.
— Ты что? — просипел он. — Зачем?
— Забыл, кто я, Мыш? — с угрозой произнес Сергей, сверля взглядом Мышату. — Забыл, да?
— Что? Кто? — Лицо Мышаты побагровело, глазки забегали.
— Я — ведун, — раздельно, негромко сказал Духарев. — Что это значит?
— Что? — просипел Мышата.
— Это значит, — почти шепотом произнес Сергей, прожигая взглядом зрачки названого брата, — что я ведаю правду. Но ты — мой брат, Момчил. И потому я даю тебе возможность. Только одну, последнюю. Сейчас ты расскажешь мне всё. Всю правду. И если я увижу, что ты мне лжешь, Момчил, я преступлю ту клятву крови, которую мы с тобой двадцать лет назад дали друг другу.
— Ты меня убьешь? — слабым голосом спросил сын булгарского воеводы Рада Скопельского Момчил, которого в Киеве звали Мышатой, а в Константинополе — Михаилом.
— Убью, — подтвердил Духарев. — Но сначала отдам тебя своим варягам. Ты знаешь — они умеют развязывать языки. Так что я всё равно узнаю всё. — Духарев разжал пальцы, и его названый брат тяжело рухнул в кресло. От него на три метpa воняло потом и страхом. Момчил-Мышата-Михаил был сильным человеком. Его знали и ценили владыки этого мира, а денег у него было столько, что пожелай он купить столицу Булгарии — мог бы. Еще он мог нанять войско, вдесятеро большее, чем дружина Духарева. Но драться с воеводой он не мог. Даже если бы сейчас он оказался в десяти поприщах отсюда. Всё равно. Серегей был его старшим братом. И еще воевода был мужем Сладиславы. А дороже сестры у Мышаты-Момчила не было никого. Потому ради ее счастья Мышата не пощадил бы никого. И не пощадил.
«Я сделал это для них, — сказал он себе. — Для них, Серегея и Слады. Теперь, когда эта девка мертва, я могу говорить с сестрой, просить ее вернуться...»
Но сказать правду Серегею он не мог. Язык не поворачивался.
А если названый брат не шутит? Если действительно отдаст Мышату своим варягам?
Мышата еще больше вспотел. Он плохо переносил боль. Нет, этого не может быть. Здесь, в доме — охрана. Его людей больше, чем гридней, которых привел с собой воевода. Стража не позволит Серегею увезти своего хозяина!
Решив так, Мышата чуточку приободрился. Но вспомнил, что сейчас, когда они вдвоем, он целиком во власти старшего брата, — и снова сник.
Духарев опустился на скамью, испытующе поглядел на Мышату...
— Значит, не скажешь, — констатировал он. — Что ж, это твой выбор. Велим!
— Пересол! — одновременно выкрикнул Мышата.
Сотник Духарева и десятник охраны Мышаты появились в горнице одновременно.
— Велим. — Голос воеводы был ровен и равнодушен. — Убей его.
— Что? — бывалый и привычный ко всему сотник растерялся. Палец воеводы указывал на Пересола. Велим не знал, в чем вина Пересола. Но Пересол был киевлянином, бывшим дружинником княгини Ольги. Велим его хорошо знал. Но Велим знал и своего воеводу. Чтобы тот приказал убить Пересола, тот должен был совершить нечто ужасное. И всё-таки Велим колебался...
— Ты оглох, сотник? — Духарев немного повысил голос. — Убей его!
— В-воевода... За что? — Велим неуверенно потянулся к мечу.
Пересол схватился за свой меч много быстрее, но обнажить его не успел.
Духарев не смотрел на Пересола — взгляд воеводы был устремлен на Велима. Но, услышав звук извлекаемого меча, Сергей, не вставая, левой рукой вырвал из ножен саблю, хлестнул не глядя — и голова Мышова стражника слетела с плеч. Кровь брызнула вверх. Мышата открыл рот — закричать... И увидел кончик сабли у своего глаза. Воевода уже стоял на ногах, глядел на него сверху — вдоль чуть изогнутой дорожки темного узорчатого металла, выкованного мастерами далекого Дамаска.
— Ни звука, — произнес воевода негромким, но очень страшным голосом. — Ни звука, купец!
И вопль: «На помощь!», рвавшийся из груди Мышаты, умер, не родившись.
— Велим, — так же негромко сказал воевода. — Я хочу, чтобы в этом доме умерли все, кто носит меч.
— Воевода... Я не понимаю... — Велим смотрел на мертвого Пересола. — Это же наши...
— Нет, Велим. Это не наши. Наши — это ты и мои гридни, которыми ты командуешь. Ваши мечи принадлежат мне, и твой долг — повиноваться.
— Велим... — начал Мышата.
Но поучаствовать в разговоре у него не получилось. Кончик клинка коснулся его века. Глаза и рот Мышаты закрылись одновременно.
121 
