26 
— Волоха? — вот теперь Духарев действительно удивился. В отличие от киевских языческих земель Булгария была почти сплошь христианской. А уж покойный кесарь — вообще святоша был, каких поискать. Трудно поверить, что под боком у столицы смердам позволено устраивать языческие игрища. Хотя с поправкой на войну...
— Сам видел? — строго спросил воевода.
— Сам, — кивнул гридень. — Мы к ним шагов на сто подобрались. Смердов голых в личиках видели, а воев с оружием — нет.
«Может, все-таки — ловушка? — подумал Духарев. — Спрятать в домах ратников, а смердов заставить праздник изображать — для притупления бдительности... Нет, маловероятно. Это ведь надо заранее знать, что воевода киевский Серегей с малой дружиной в Межич приедет. Хотя... В жизни всякое бывает».
— Сделаем так, — решил он. — Подъедем поближе, потом спешимся, подберемся тихонько да и поглядим, что там за игрища.
Так и сделали. Подъехали скрытно, коней оставили в рощице. Подозрения Духарева по мере приближения к деревеньке всё росли, поскольку русам так и не встретилось ни одной живой души. И даже коровы, пасшиеся на лугу, щипали травку сами по себе, без пастуха...
— Вон смотри, батька, каков игрун... — шепнул Велим, подтолкнув воеводу.
Игрун и впрямь был колоритен: голый, «удилище» торчком, патлы — торчком, на морде — кожаный намордник, из-под которого борода — тоже торчком. Игрун пристроился к плетню, пустил струю... Гуманный Велим дал ему возможность справить нужду, а потом аккуратно взял за горло и уложил пузом на травку. Игрун трепыхнулся было, но ощутил бодрящее прикосновение железа и притих.
— Глянь, батька, какие знатные письмена, — варяг показал на спину пленника.
«Письмена», точно, были знатные. Эдак с полгода назад кто-то весьма качественно обработал мужицкую спину кнутом.
— Личико ему открой, — велел Духарев.
Под маской обнаружилась испуганная рожа типичного булгарского смерда.
— Кто таков? — негромко спросил Духарев.
— Жечка я... — просипел мужик, кося глазом на упершийся в горло Велимов засапожиик. — Истинной веры братства праведного Богумила послушник...
— Что он лепечет, батька, ты понимаешь?
— Понимаю, — кивнул Духарев.
О богумилах он слыхал. Сектанты местные. Считают, что мир этот создан дьяволом, а вывод делают такой: долой попов и общественно-полезный труд. Жрать, пока не вытошнит, совокупляться максимально омерзительным способом, и всё, что есть в мире хорошего, по мере сил изгадить. Такой вот активный путь избавления от привязанностей. Еще слыхал, что мяса богумилы не едят и животных не режут. Только — людей.
— Сколько ваших в селе? — спросил Духарев.
— То не ведаю, — пролепетал сектант. — Много. С полсотни, может...
— Главный кто?
— П-праведный старец Аззанаил... — Зубы богумила выбивали дробь. — Токо он не в селе — в усадьбе...
— В усадьбе — тоже ваши?
Лицо воеводы стало таким страшным, что сектант и вовсе лишился дара речи, только головой дернул: кивнул.
Духарев задумался на полминуты. Дружинники его тоже ждали. Укрывшись кто где, слушали ор и визг, прикидывали, куда бежать, кого рубить... Если батька отдаст соответствующую команду. А прикажет отступить — отступят так же неслышно и незаметно, как подобрались. Смердов скрадывать — не печенегов в поле брать. Это как после турьих ловитв на коров охотиться.
— Туда глянь, батька! — тронул плечо воеводы глазастый Йонах. — Экое украшение там на воротах. Уверен, что не копченые в селе? Похоже на их забавы...
Духарев глянул. Да уж, на печенегов очень даже похоже. Жуткое зрелище. К воротам вниз головой был прибит человек. Живот у человека был вспорот — все внутренности наружу. Платье его, пропитавшееся кровью и испражнениями, свисало вниз, на голову. Если бы не серебряный крест, вбитый верхушкой в землю, Сергей и не догадался бы, что замученный человек — священного сана.
Духарев аж зубами заскрипел, сдерживая накатившее бешенство. Сдержал. Превратил ослепляющий гнев в холодную расчетливую ярость. Мысленно поклялся: «Если не дай Бог с Людомилой случилось худое — вырежу всех. А вожаков моим варягам отдам. Пусть поупражняются в технике активного допроса».
Пока Духарев думал, из-за крайней избы выскочила растрепанная баба. За ней — мужик наподобие взятого Велимом: тоже голый и в маске. Баба бежала, вереща, не разбирая дороги... Вдруг споткнулась и шлепнулась в густую траву. Мужик, обрадованный, наддал... И тоже шлепнулся. Раз — и нету. Если видел кто из села — ни за что не догадался бы, что не сами они упали, а гридни духаревские помогли.
26 
