очень нудно 
28 
— Десятка два! — кричит мужик с колокольни. — Оружные, в шлемах.
«Праведный» взбирается на частокол, глядит...
— Русы, — определяет он. — Ты давай пили, — кричит он мужику на колокольне. — Этим до ромейского чина дела нет. Да и мало их. Эй, ты! Скажи братьям: пусть шлемы наденут, что мы здесь в оружейной взяли, да копья возьмут и наверх поднимутся. Увидят русы, что есть войско в усадьбе, и дальше поскачут.
— А как же братья наши, те, что в Межиче? — беспокоится кто-то. — Оборонить надоть! Ежели русы их — того?
— Значит — того! — сердито говорит «праведный». — Они как раз со стороны села и скачут.
— Оборонить... Ишь, богатырь... — бормочет Аззанаил себе под нос. — Таким, как ты — только сверху чужими копьями грозить, да уповать, что не разглядят снизу, кто это копье держит... Нет, не разглядят, — успокаивает сам себя «праведный» Аззанаил. — Не катафракты ведь, тавроскифы дикие. Эти на лица не смотрят — только на железо...
Слезы градом катились из глаз Людомилы. Ей было очень больно, но плакала она не от боли — от унижения. Она выгнулась так, что привязанная рука едва не вывернулась из сустава. Скамейка под ней тряслась и раскачивалась. Людомила застонала сквозь зубы, рванулась, в самом последнем, запредельном усилии. Скамейка, к которой была привязана Людомила, не устояла, опрокинулась набок. Людомила ткнулась лицом в колкое сено... И вдруг почувствовала, что ее правая рука свободна!
Плечо болело, огнем горели ссадины, но ее маленькая узкая ручка все-таки выскользнула из ремней.
Некоторое время Людомила не шевелилась: переводила дыхание, прислушивалась к шуму снаружи. Нельзя терять времени, напомнила она себе. Проклятый еретик может вернуться в любое мгновение.
Со своего места Людомила не могла видеть ворот конюшни, но очень хорошо видела рукоятку серпа. Дотянуться до нее оказалось не так легко. Но в конце концов ей это удалось. Разрезать ремни было совсем просто. Людомила села и посмотрела на притворенные ворота конюшни. Что происходит снаружи — не понять. Не важно. Людомила встала. Колени дрожали, руки устали так, что отказывались повиноваться. Но отдыхать некогда. Людомила подошла к стойлу. Рыжик, верховой мерин Людомилы, потянулся губами к ее рукам — и фыркнул, не обнаружив лакомства.
Седло осталось дома, но уздечка висела здесь же, на стенке. Людомила потянулась к ней... И услышала, как со скрипом отворяется дверка в воротах конюшни.
Серп! Он остался рядом с опрокинутой скамейкой. Людомила метнулась к нему, но споткнулась и повалилась на землю. Солома смягчила падение. Людомила даже сумела дотянуться до серпа, однако грубый башмак опустился на серп мгновением раньше.
— Глупая зайчиха выпуталась из силка, — насмешливо сказал здоровенный бородатый еретик в кожаной маске. — Скажи мне, зайчиха, успел ли праведный Аззанаил погонять беса?
Глава одиннадцатая
Штурм усадьбы
Русы двигались напрямик, через пшеничное поле. Сначала — по стерне, потом — безжалостно топча тяжелые колосья.
Гридень по прозвищу Дужка, белобрысый полянин из-под Чернигова, сорвал колосок, вздохнул:
— Эх, перестояло жито!
Родители Дужки — смерды из-под Киева. В ратники Дужка пошел, потому что на него, младшего сына, земли не хватило. Повезло парню: способен оказался к воинскому делу, вышел из ополченцев в гридни. Таких в дружине Духарева было только двое. Остальные — потомственные воины или охотники.
— Давай твой меч на серп сменяем! — тут же предложили Дужке.
Черниговец отбрехиваться не стал. Смутился. Можно подумать, и впрямь не прочь к родительской профессии вернуться.
Двое гридней скакали справа и слева от воеводы, держа наготове щиты. Телохранители. Остальные, включая и самого воеводу, как только увидели, что в усадьбе затворяют ворота, взялись за луки. Но не стреляли. Далековато. Только хузарин Йонах азартно выкрикнул:
— Бить, батька?
— Погоди!
Существовала вероятность, что в усадьбе заперлись ее хозяева. Затвориться при виде чужеземных воинов — это нормально.
Грива прищурился, пытаясь разглядеть, что происходит за частоколом... Броде шлемы поблескивают. И еще на маковке часовни кто-то возится...
— Йонах, человек на башне, что он делает?
— Это который с топором? — Зрение у Йонаха было не хуже, чем у его отца. — Знак твоей веры срубает.
28 
