Лёгкий, ненавязчивый романчик 
111 
Хуже другое, гадкие слова, слезы Иры, матерщину Гецмана видел и слышал четырнадцатилетний сын Антон, как назло, именно в этот момент влетевший на кухню. Антон бросился защищать мать… Короче, дурацкая, тупая, недостойная приличного человека ссора. Но и сын Антон хорош, ничего не скажешь. Вырос отпрыск, созрел, набрался словечек на улице…
По дороге в офис Гецман решил, что виной всему его расстроенные нервы. Он снова вспомнил юбочку жены. Такую короткую, что если нагнуться, можно рассмотреть, какого цвета трусы на Ире. Какому кобелю эта стерва хочет продемонстрировать нижнее белье? Гецман сжал кулаки.
– Сука чертова, дура.
– Простите, вы что-то сказали? – водитель Боря повернул голову к хозяину. – Или мне показалось?
– Ничего, это я так. Езжай.
Гецман, естественно, не мог знать, что жить ему осталось хрен да маленько. Он пребывал в наивном заблуждении, что выгадал, как минимум пять дней спокойной жизни. Пусть они пройдут, эти дни, а дальше видно будет. В любой момент с ним может связаться Литвиненко и выяснится, что грузовики нашлись, товар в целости и сохранности. И отправлен в нужном направлении. Словом, все образуется, само собой рассосется. Темные тучи уплывут с ясного горизонта. Гецман только вздохнет и перекрестится.
А пока нужно набраться терпения и ждать. Это тягостное ожидание минута за минутой, час за часом высасывало, опустошало душу. С утра Гецман пробовал отвлечься, спастись работой. Он уединился в кабине, просмотрел какие-то бумаги, переговорил со старым приятелем по телефону о второстепенных личных делах.
– У тебя голос грустный, – сказал приятель. – Что-то случилось?
– Да, сегодня у меня особенный день, – Гецман поднял кверху палец.
– Особенный в каком смысле?
– В каком смысле? – переспросил Гецман, чувствуя, что еще не остыл после утреннего скандала. – Сегодня мой родной сынишка Антон назвал меня ублюдком и скотиной. Парнишке четырнадцать лет. Такое ведь не каждый день происходит. Ну, не каждый день сын так ласково разговаривает с отцом. Поэтому и день у меня особенный.
Приятель рассмеялся. Разумеется, для него, постороннего человека, это хохма, примочка.
– И часто у тебя случаются такие особенные дни?
– В последнее время не редко, – вздохнул Гецман, стало жалко самого себя.
Положив трубку, он решил, что сегодня должен нормально, с удовольствием провести остаток дня и вечер. Оттянуться по полной программе, снять накопившееся напряжение. Гецман снова взял в руку телефонную трубку, полистал записную книжку. Набрав номер бани, попросил зарезервировать на вечер номер люкс на двоих.
Затем он дозвонился Татьяне, старой подруге, с которой от случая к случаю коротал свободные вечера. Гецман пообещал заехать за женщиной ровно в шесть. Затем, после бани, они вернутся в гнездышко к Тане. Гецман засидится у старой подружки до ночи. Пусть жена немного понервничает, это воспитательная, профилактическая мера пойдет ей на пользу. А сын Антон пусть подумает о своем поведении, пусть завтра же извинится перед отцом.
* * *
Трехкомнатная квартира окнами не на Бутырскую улицу, а в тихий двор, оказалась вполне приличной, чистой, с хорошей мебелью и ванной джакузи. Дунаев, давно привыкший быстро осваиваться в чужих жилищах, помылся с дороги, поскреб подбородок бритвой, натер щеки лосьоном, причесался. Глянув на свое отражение в зеркале, решил, что помолодел лет на пять, а то и на все десять.
Если бы не косой красноватый шрам на виске, пара похабных лагерных наколок на груди, которых старик стыдился, он бы выглядел и вовсе молодцом. Ладно, шрамы и наколки настоящего мужчину не портят. Напротив, даже украшают. Надев новый халат, и войлочные тапочки, которые повсюду возил с собой в портфеле, Дунаев вышел из ванной. Влил в себя стопку коньяку, закусил лимончиком.
Что ж, теперь можно поговорить о деле. Дунаев развалился на диване.
– Абдурахим сказал: Гецман непорядочный человек. Он не мужчина, если не умеет держать своего слова, не выполняет обязательств, – он откашлялся в сухонький кулачок. – А если человек так себя ведет. Нужно поступить с ним соответственно… Нужно его немного того…
Он не закончил фразу. Но молчание старика было красноречивее любых слов. Всеволод Яковлевич Дунаев в совершенстве владел искусством недомолвок. Тут и дурак догадается, как поступают с людьми, которые не отвечают за свои слова, не выполняют обязательств. Ашуров почесал лоб, сам додумал то, что не сказал Дунаев. Выждав минуту, старик снова открыл рот. Он никогда не задавал вопросов, если заранее не знал ответы.
111 
