очень нудно 
109 
– А что это ты так ходишь, ну, как паралитик? – отец заглянул в лицо сына. – Ходишь, будто у тебя ноги отнялись?
– Мой начальник Крошкин, редактор отдела, купил дорогие ботинки, а они ему маловаты. В магазине не меняют, нет его размера. А ботинки ему очень нравятся. Вот он и попросил меня походить в них по редакции, разносить их немного. Но эти ботинки и мне малы. Но я их уже второй день ношу, вину заглаживаю. Статью одну в срок не сдал, вот теперь мучаюсь в этих колодках.
– А я думал у тебя после взрыва легкая контузия, – отец рассмеялся громко, в голос. – Поэтому ты боком ходишь.
– Нет у меня никакой контузии, – Росляков испытал приступ смущения. – Твой приятель покойник Савельев хотел сделать из меня мужчину. Видимо, у него ничего не получилось. Ведь настоящий мужчина не станет разнашивать ботинки своему начальнику. Так?
Отсмеявшись, отец сделался серьезным.
– Слушай, я и сам толком не знаю, что такое настоящий мужчина, – сказал он. – Честно, не знаю. И вообще, оставайся тем, кто ты есть. Сейчас нам не до словопрений. Нас осталось только двое. И вообще наши акции здорово упали. Надо как-то выпутываться из этой истории. Но как? Что ты по этому поводу думаешь?
– Ты знаешь, после взрыва я утратил эту способность, думать, – Росляков потер ладонью горячий лоб. – Может, действительно, меня слегка того… Контузило. А если хочешь правды, правда такова: у меня маленькая зарплата, а про гонорары я давно забыл. Потому что писать некогда. Человеку с такой маленькой зарплатой думать вообще не положено. Разумеется, на сигареты и квартплату денег хватает. Но думать с такой маленькой зарплатой – это уже роскошь.
– На кого ты злишься? На меня или на себя самого? Сегодня я разговаривал с врачом. Он гарантировал, что у меня есть ещё в запасе месяц два. А дальше не знаю, как все повернется. Скорее всего, я уже не смогу тебя защитить. Но у тебя времени и того меньше. Еще день-другой и, если мы не предпримем какие-то меры, ты потеряешь все. И даже собственную жизнь. А ты думаешь о каких-то пустяках: о сгоревшей даче, об эмоциях своей матери, ботинки начальника разнашиваешь. И вообще, ведешь себя так, будто тебе ещё сто лет намерено. На самом деле ты просто сдался, прекратил борьбу. Я прожил не такую уж короткую жизнь и поверь мне на слово: нет в жизни вещей, ради которых стоило бы умирать. Но есть вещи, ради которых стоит убивать. Ты понимаешь разницу? Ты ещё молодой, понять разницу трудно. Но ты все-таки постарайся.
Отец полез в карман, вытащил пакетик леденцов, повертел его в руках и, сказав «к черту», бросил конфеты в корзину для мусора. Он взял со стола Рослякова пачку сигарет и закурил. Росляков, ощутив укол совести, пристально вгляделся в серое больное лицо отца.
– Что ты задумал?
– Ты что-то рассказывал мне о своей невесте, о Марине. Сегодня я хотел бы с ней познакомиться.
– Она мне больше не невеста. Я её потерял. Навсегда потерял. Сейчас Марина живет с каким-то зодчим малых форм. Одним словом, со скульптором живет.
– Это без разницы, с кем она живет и где прописана. Для дела мне нужна девушка. Красивая, эффектная, не слишком обремененная умом, но не совсем уж тупица. Твоя, вроде, подходит.
– Что ты задумал? – от внутреннего напряжения голос Рослякова сделался тонким.
– Не твое дело. Сегодня же вечером устрой мне с ней встречу. Я позвоню после обеда.
Отец потушил окурок о каблук ботинка. Как обычно, он появился ниоткуда и ушел в никуда.
Глава двадцать пятая
Бывший пресс-секретарь Марьясова Павел Куницын коротал время на зимней даче. Сидя в кресле у окна, он смотрел через стекло на знакомый во всех деталях пейзаж. Белое снежное поле с темными проплешинами земли, глухой двухметровый забор, черные стволы деревьев, ветви старой яблони, резко очерченные, словно вырезанные на гладкой поверхности искусным гравером. На ветках стайка воробьев. Унылое зрелище. Время от времени Куницын опускал глаза и подолгу разглядывал изувеченные руки, забинтованные кисти и предплечья. Из бинтов одиноко выглядывали чудом уцелевшие во время взрыва пальцы. Вот большой и указательный пальцы левой руки и вот ещё большой палец правой руки. Всего-то и осталось. Десять минус семь – равняется три. Как ни крути, только три. Когда Куницын смотрел на свои руки, слезы наворачивались на глаза, начинали неприятно щекотать веки. Лучше не смотреть. Он снова глядел на занесенное снегом поле и веселую стайку воробьев.
109 
