очень нудно 
57 
– Никому не сказал, – Головченко вдруг вспомнил Клавдию Петровну. – Ах, нет, теще сказал. Пришлось. Ей не нравится моя работа. Она считает, что ресторан это притон, хотя сроду в ресторанах не бывала. И пилит меня каждое утро: ищи себе другое место. Но ведь это ничего, что я сказал теще? Она ведь не в счет?
– Если теща не человек, значит она не в счет, – подал голос сзади белобрысый парень и захихикал.
Головченко показалось, что его слова почему-то огорчили водителя, тот поморщился, недовольно выпятил вперед нижнюю губу.
– Так это ничего, что я теще сказал? Тут ведь нет секрета?
– Ничего, – кивнул водитель. – Теща, разумеется, не в счет.
– С одной стороны Клавдия Петровна любит деньги, – продолжал объясняться Головченко. – С другой стороны, её оскорбляет моя работа. Она считает, что мужчина не должен работать в ресторане, не должен петь песни за деньги. Типичный дуализм.
– Чего-чего? – не понял белобрысый паренек.
– Ну, двойственность человеческой натуры.
– Дуализм… Онанизм… Ты что, шибко грамотный?
– Не шибко, – Головченко заерзал на сидении. – Не шибко, но газеты читаю.
– А я вот не читаю. Одна брехня в этих газетах, дрищут, как свищут. Дуализм…
Молодой человек на заднем сидении вдруг, без всякой причины зашелся странным визгливым смехом. Головченко обернулся к нему, хотел спросить парня, что, собственно смешного тот нашел в последних словах, но ни о чем так и не спросил. Парень неожиданно оборвал свой смех, сделался серьезным.
– А вы нам сегодня споете? – спросил он Головченко.
– В каком смысле споете?
– В прямом, – парень наклонил голову набок и посмотрел на Головченко просительно. – Может, споете что-нибудь для души. Вот эта песня хорошая «О, дайте милостину ей». Вот её и спойте.
– Если вам хочется меня послушать, приходите сегодня вечером в ресторан, – Головченко покачал головой. – Я в машинах не пою.
Простояв пару минут на железнодорожном переезде, «Жигули» набрали ход, вырвались из города. Проехав несколько километров в сторону Москвы, свернули на узкую разбитую тяжелыми грузовиками дорогу, ведущую к городской свалке. Головченко, только сейчас, на этой ухабистой дороге заметивший, что направляются они черти куда, кажется, на свалку, а вовсе не в контору Марьясова, настороженно огляделся по сторонам, осмотрел крутые обочины, заросшие сорным подлеском, сосновые лесопосадки по правой стороне, маячивший впереди занесенный снегом пустырь. Он посмотрел на водителя.
– Простите, а куда мы направляемся?
– Я уже сказал по телефону, Марьясов хочет вас видеть, – сердито буркнул Васильев.
– А насчет какой работы он говорил, что за работа? – Головченко сделалось неуютно и беспокойно.
– Откуда мне знать? – водитель, позабывший доброжелательность, которой ещё несколько минут назад светилось его лицо, смотрел вперед, на дорогу. – Может, хочет вас в другой кабак устроить. А может, отправить на какой-то эстрадный конкурс, самодеятельный. Сам пусть скажет.
Машина, не доехав до свалки, и вправду свернула направо, в лесопосадки, на узкую грунтовку, ведущую к заброшенному песчаному карьеру. Машина еле ползла по узкой грунтовке, утопая в глубоких колеях. Головченко жалко улыбался и теребил в руках меховую ушанку. Он почувствовал неожиданный приступ страха, приступ такой сильный, что голове стало жарко, а ноги занемели, казалось, на них шевелятся волосы. Лесопосадки кончились, на горизонте темнел смешанный лес, справа и слева от дороги торчали металлические опоры высоковольтной электролинии. Прямо перед капотом «Жигулей» горели стоп сигналы съехавшей на обочину иномарки.
– Приехали, – сказал Васильев, тоже съезжая на обочину.
– Приехали, – механически повторил за ним Головченко.
Он с усилием сглотнул застрявший в горле комок, продолжая мять липкими ладонями шапку и смотреть вперед себя. Стоп сигналы иномарки погасли, передняя дверца открылась, с водительского места вылез пресс-секретарь Марьясова Павел Куницын. Одной рукой он натянул низко на лоб козырек клетчатой кепки, другой поднес к губам яркую жестяную банку со смесью водки и газированной водой. Господи, Головченко облегченно перевел дух. Ну вот, ничего страшного, вокруг свои люди, а он так нервничал, так накручивал себя, что и вспомнить о своих страхах стыдно.
С неба валил густой мокрый снег. Головченко, нахлобучив на голову шапку, открыл дверцу, спустив ноги на землю, оглянулся на водителя. Тот, достав из-под сидения мягкую тряпочку, принялся с молчаливым усердием протирать запотевшее лобовое стекло, будто не было сейчас на свете более важного и увлекательного занятия. Куницын махнул рукой вылезшему из машины Головченко и, задрав голову кверху, глотнул из банки. Трегубович, дождавшись, когда Головченко выйдет из машины, завернул в газету тяжелый разводной ключ, открыл заднюю дверцу и, щурясь от света, пошел следом за певцом.
57 
