8 
Локтев выпускает из рук букет желтых роз, он узнает в женщине недавнюю ночную пассажирку.
«Он убил человека. Я сама видела, как он убил человека», – продолжает надрываться женщина. Крик тонкий, истошный, его и на улице, должно быть, слышно. Артисты разбегаются в стороны. Только режиссер Старостин, не понимая, в чем дело, стоит рядом и удивленно пучит глаза. Наконец, он хватается за лысую голову, закрывает ладонями уши и, быстро двигая короткими толстыми ножками, мчится вслед за артистами.
На сцене остается один Локтев. Он хочет уйти, но ноги не слушаются. В зале шум, свист, крики. «Он убийца», – кричат люди. Локтев бледнеет, он плачет, хочется провалиться сквозь землю, хочется умереть. «Убийца, убийца, – кричат зрители. – Верните наши деньги…»
…Локтев сорвал с себя простыню, сел на разложенном диване, потряс головой, силясь стряхнуть с себя ночной кошмар, клочья дремоты. Который час? Он взглянул на настенный часы, ровно полдень. Солнечный свет пробивается сквозь плотно задернутые занавески. Локтев провел ладонью по липкой потной груди, поднялся на ноги, снял трубку телефона, набрал номер и, услышав знакомый голос режиссерской секретарши, попросил позвать Старостина к телефону.
– Герман Семенович, я не смогу сегодня придти, – сказал Локтев вместо приветствия.
– Это ещё почему? – трубка фыркнула. – Сегодня же художественный совет, мы утверждаем твою пьесу. Ты помнишь об этом?
– Помню, поэтому и звоню.
– Ты что, плохо себя чувствуешь?
– Да не то, чтобы плохо, – Локтев постарался собрать мысли, но они разбегались, как тараканы. – Но и не очень хорошо.
– Не очень хорошо, – передразнил Старостин. – Сегодня такой день, такой день… Решающий для тебя день. Ты должен быть в театре, как штык. Понимаешь?
– Понимаю, но я не могу. Может, вы все решите без меня?
– Твою пьесу могут не утвердить, – голос Старостина потускнел. – Спросят: где автор, где наш драматург. Смотри, конечно, но на твоем месте, я бы пришел и, будучи даже мертвым.
– Я, правда, не могу, хотя ещё и не мертвый. Я заболел.
– Ну, ты и выбрал день, чтобы заболеть. А подождать не мог с этим делом?
– Прошу вас, замолвите за меня словечко.
– Боюсь, члены худсовета тебя не поймут.
Старостин бросил трубку.
Локтев принял холодный душ, растерся ворсистым полотенцем. Он прошел на кухню, выпил чашку кофе и попытался съесть пару бутербродов, но еда не лезла в горло. Надев темные брюки и светлую безрукавку, он запер квартиру, спустился вниз. Добежав до остановки, вскочил в отправляющийся троллейбус, покативший по раскаленной солнцем улочке.
* * * *
Войдя на территорию гаражного кооператива «Чайка», Локтев бросил взгляд на дремавшего в будке охранника, прошагал вдоль длинного ряда гаражей, упиравшегося в глухой железобетонный забор. Он открыл навесной замок своего бокса и, распахнув настежь обшитые оцинкованным железом ворота, на минуту остановился, разглядывая передок «шестерки».
Надо же, правая фара разбита. Небольшая вмятина на решетке радиатора, переднем бампере и ещё на капоте. Мелкие брызги крови на лобовом стекле. Нынешней ночью, когда Локтев загонял машину в гараж, он даже не нашел сил, чтобы осмотреть повреждения.
Скверно. Значит, осколки фарного стекла остались на месте столкновения. Если так, то милиции известно, какую именно машину следует искать. Но это далеко не простая задача: найти в Москве «шестерку» с характерными повреждениями, проще иголку в стоге сена сыскать.
И свидетелей не было. Если не считать той беспамятной истеричной пассажирки, сбежавшей неизвестно куда. Если она, поразмыслив на досуге, все-таки решит обратиться в милицию, тогда… Что, собственно, тогда произойдет? Для начала Локтева задержат и поместят в следственный изолятор, в переполненную камеру, где в нестерпимой жаре и духоте спят, жуют, испражняются герои нашего времени: бандиты, воры, аферисты, убийцы.
Локтев, покорный злому року, разуется, во все сознается, все подпишет и станет ждать суда. Долгие недели, долгие месяцы, ждать и ждать, мечтая только об одном: скорее попасть из ада тюремной камеры на зону.
Разумеется, судьи примут во внимание, что Локтев за свою жизнь ни разу не привлекался, даже приводов не имел. Интеллигент, высшее гуманитарное образование, драматург, пытается сочинять пьесы для московских театров. Правда, ни одну из этих пьес ещё не поставили, но это к делу не относится…
Судьи все учтут и сбросят годик лагерного срока. А дальше? Колючая проволока, трехметровый забор, запретная зона, долгий срок, испорченное пищеварение, потерянные зубы. Туберкулез, в конце концов. Возможно, он выживет, выкарабкается, вернется обратно. Без здоровья, без денег, без веры в себя, но вернется.
8 
