очень нудно 
30 
С отвращением понюхали бутылку с остатками водки, и доктор сказал следователю склочным голосом:
— Нажрутся всякого говна, откинут лапти, а ты потом возись с ними!
— М-да… — туманно согласился следователь и закурил самокрутку. — Где ж ее теперь хорошую возьмешь?…
— Заходи вечерком, — предложил доктор. — Чистеньким ректификатом угощу.
— Точно! — оживился следователь. — А я закусь соображу. Мы тут вчера реквизнули кой-чего — о-о-очень под спиртяшку пойдет!
Но была и другая, тайная версия гибели паханов.
Она напоминала горячечный бред сошедшего с ума от холода и постоянного недоедания маленького, одинокого и очень обиженного человечка, стремящегося все обычные и очень земные ситуации представить в невероятном и сказочном свете…
Автором этой версии, напрочь опрокидывающей заключение судмедэксперта, был одиннадцатилетний Валерка, находившийся при паханах до последней секунды их жизни.
Рассказал он это по страшному секрету, под дикие клятвы — от «век свободы не видать!» до «могила, бля буду!!!» — рассказал только самым близким, самым проверенным своим корешам, спаянным между собой общими грехами, голодом и обделенностью.
Забившись в угол барака на нижние нары, накрывшись старыми прохудившимися одеялами, небольшая Валеркина кодла слушала его, замирая от ужаса и не веря ни единому его слову.
Еще и еще раз заставляли Валерку повторить свой рассказ о том, как Мишка Поляков — художник из Ленинграда — одним взглядом убил паханов. Дескать, только крикнул ему, Валерке: «Пацан! В сторону!..» — и все…
И каждый раз Валерка заканчивал свой жуткий рассказ так:
— Но, видать, и меня тоже малость задело… Я, когда очухался, глаза открыл, гляжу — «буфы» дохлые, а Мишка сам на ногах еле держится, и меня вниз, к «конвойке», стаскивает, и яблоко дает — здоровенное, красное. Настоящий апорт!..
***
Но «кум» служил свою службу и за совесть, и за страх. «За страх» гораздо в большей степени, чем «за совесть».
Может быть, только один он и жалел погибших паханов. Он от них имел многое. И «поддачу», и порядок, и информацию, и продуктишки ворованные, и девок они ему иногда каскеленских таскали…
А «кум»… Ну что «кум»? «Кум» — он тоже человек: ты — мне, я — тебе… В смысле — я на тебя глаза закрою. Но уж и ты изволь, сукин сын, помнить, кто я есть на самом деле! Не зарывайся!
И не был бы он настоящим «кумом», если бы у него даже в такой мелкой кодле, как Валеркина, не было бы своего «человечка».
А уж если имеешь дело с «кумом» — про всякие там клятвы вроде «век свободы не видать!» или «могила…» забудь навсегда и выкладывай все как есть! А то я тебе такую статью подберу…
Но когда «кум» от одного из самых-самых закадычных Валеркиных корешков услыхал подлинную историю убийства паханов, он, взрослый и специально обученный человек, в отличие от всех пацанов, кто слышал секретный Валеркин рассказ, безоговорочно ПОВЕРИЛ в каждое слово этого фантастического сообщения!
Только вспомнил глаза того страшноватенького Полякова и снова УВИДЕЛ СЕБЯ В ГРОБУ… И опять — НЕ ТАЯЛ СНЕГ у него на руках и лице…
Ни черта не мог себе объяснить — ПОВЕРИЛ, и все тут!
Но своему двенадцатилетнему «агенту», своему «подсадному утенку» очень строго сказал:
— Ты мне чушь не пори! Мне ваши фантазии как до пизды дверца! Вали отсюда. Надо будет — вызову. Да!.. И пасть там свою не разевай широко — чтоб никому ни слова. А то я тебе такую статью подберу!..
***
Перед самым Новым годом силами рукастых детдомовцев и двух толковых воспитателей к бывшему овощехранилищу, ныне «актовому залу», была пристроена так называемая Ленинская комната. Из разных пожертвованных и уворованных материалов.
Уже и портреты вождей туда перевесили из «актового зала», уже и столы поставили, и позолоченный бюстик Владимира Ильича водрузили на бочку из под солярки, предварительно задрапировав бочку красным кумачом, который в неограниченном количестве поставлял детдому Каскеленский райком комсомола, а вот оконных стекол все никак не могли достать. И украсть было негде!
И стояли самодельные оконные рамы без стекол, и вымораживалась несчастная и беззащитная Ленинская комната, а по ее полу, между ножек столов и скамеек, вилась снежная поземка…
Но заведующий распорядился поставить туда временно печку-буржуйку; прямо к одному из незастекленных окон Ленкомнаты младшая хевра «трудновоспитуемых» натаскала откуда-то саксаул; в это же окошко вывели трубу; растопили печку, и заведующий приказал Мике Полякову нарисовать для новой Ленкомнаты копию портрета товарища Сталина с известной открытки художника Исаака Бродского. Мика соорудил подрамник, натянул на него старую чистую простыню, расчертил ее и открытку одинаковым количеством квадратов и по клеточкам сухой кистью гуашью стал перерисовывать образ Великого Друга Детей Всех Народов Мира…
30 
