очень нудно 
64 
– Не-а, – отрицательно мотнул головой Гриша. – В «буру» играл, в «очко» шпилил, в «дурака», естественно, в «рамс»… Да и то, когда это было! Я ж с-под Одессы, а у нас море, пляжи, пароходы… С лошадями у нас было не очень… Как-то не уважали мы это. То ли дело – берешь лодочку, сажаешь в ее от такую классную чувиху, пудришь ей мозги, загребаешь в камыши и… Объяснять дальше?
– Не надо, – сказал Лешка. – Давай спать.
Гриша захрапел секунд через тридцать.
Лешка лежал на узеньком диванчике, широко открытыми глазами смотрел в черный потолок. Газетка, которая должна была появиться на свет только завтра, через восемнадцать часов, УЖЕ была у него под подушкой!
Теперь Лешка задалбливал в память клички выигравших лошадей и очередность их победных заездов:
«Первая – Дженифер. Второй – Шагал. Ничего себе кликуха для жеребца! Третий – Клиф, четвертый… Кто же четвертый? Мать-перемать!…»
Воспользовавшись тем, что Гриша храпел, уткнувшись носом в стенку, Лешка осторожно вытащил из-под подушки спрятанную там газету и при свете лунной полоски, просочившейся в темную комнату, отыскал четвертую строчку в информационной сводке с ипподрома.
«Четвертый – Бобо!… Ну, правильно же! Черт бы его побрал… Четвертый – Бобо. Бобо!…»
Боясь шелестеть страницами, Лешка осторожно сложил газету и снова засунул ее себе под голову. Дальше пошло легче:
«…пятый – Вилли, шестой – Адонис, седьмой – Чарли-Браун, восьмая – Пикулена. Пикулена-Аку-лена… Девятый – Тимбер, десятый – Томми!… Уф… Итак, сначала: первая – Дженифер, второй – Шагал… Простите, дорогой Марк Захарович, я тут совершенно ни при чем… Третий – Клиф…»
Здесь механическое заучивание лошадиных кличек как-то само собой было внезапно вытеснено мыслью, что все происходящее с Лешкой Самошниковым за последнее время странным и дивным образом трансформируется из гнусного, опасного и губительного в некое подобие случайных удач!
Будто кто-то незримый пытается спасти Лешку, уберечь, охранить.
Вот только с советским посольством ничего не вышло… Ну, так ведь эту систему никому не сломить! Ни Богу, ни дьяволу.
А так во всем остальном просто чудеса какие-то: загулял было Лешка по-черному от беспросветицы и беспомощности, и вот на тебе – как отрезало!
Затосковал по теплу человеческому, по слову доброму, по ласке женской, захандрил от одиночества – Лори появилась нежданно-негаданно!…
А сегодня на мосту?… Будто кто-то за шкирку удержал его на этом свете!
Словно следит за Лешкой могучая, невидимая, потусторонняя сила! Вот откуда… откуда появился сегодня на Кайзер-бркжке в такой поздний час голубоглазый мальчишка с длинными белыми волосиками и этой потрясающей ЗАВТРАШНЕЙ газеткой?!! Откуда? Откуда он примчался своим фантастическим, удивительным летящим бегом?! Кто он? Кто его послал?… Да!… Совсем забыл! А как оказалась у меня в кармане монета в одну марку?! Я же прекрасно помню, что все дочиста выгреб из карманов и оставил на кухонном столе. Дескать, ничто мне уже больше никогда не понадобится… Откуда марка-то?! Тем более что для телефона-автомата было достаточно тридцати пфеннигов…
Лешка и не заметил, как задремал.
И тут же приснился ему тот голубоглазый мальчишка с Кайзер-брюкке. Он держал Лешку за руку, как когда-то доверчиво цеплялся за него совсем маленький Толик-Натанчик, смотрел на длинного Лешку снизу вверх и говорил негромко, словно извинялся:
– А я и не знал, что для звонка из телефонного автомата нужно всего тридцать пфеннигов – три монетки по десять. Этого мы еще не проходили…
– Владим Владимыч… Владимир Владимирович! Откройте, откройте глаза. Вот так… – услышал я голос взрослого, сегодняшнего Ангела. – Возвращайтесь, возвращайтесь, Владим Владимыч.
Характерные звуки бегущего в ночи поезда стали проступать все явственнее, возникли очертания нашего уютного купе, приглушенный свет над противоположным «Ангельским» лежбищем, пустой стакан на столике, и, наконец, сам Ангел в своей веселенькой пижамке стал вырисовываться на экране моего сознания…
Лицо маленького – лет двенадцати – белобрысенького мальчишки с голубыми глазами, которого я только что видел во сне Леши Самошникова, стало преображаться, взрослеть, голос его уже разительно отличался от ломкого, мальчишечьего голоса, светло-голубые глаза потемнели до синевы, а большая и сильная ладонь его легла мне на плечо в осторожном и бережном желании вернуть меня из ночи Того Времени в ночь Времени моей сегодняшней старости.
64 
