103 
Теперь уже два старших брата смущенно опустили глаза: вспомнили, что кувшин – был. Но, схватив леопарда за хвост,– попробуй отпусти!
– Благодарю за тепло и ужин! – вежливо поблагодарил вагар.– Я иду спать. Надеюсь, хоть закон крова для вас священен!
– Да! Да! – рьяно заговорили все трое.– Не тревожься, гость!
Биорк кивнул и, отойдя к пленнице, завернулся в плащ, лег и задремал.
Братья же полночи провели в разговорах, а утром тихо оседлали пардов и, не попрощавшись, уехали.
Вагар так устал, преследуя их вчера, что проснулся лишь с лучом солнца. Женщина спала. Спал привязанный к дереву пард. И тюки с поклажей тоже были здесь. Не было лишь трех похитителей.
Биорк с хрустом потянулся. Женщина не проснулась. У нее оказалось бледное приятное лицо и очень светлые волосы.
Вагар сполоснул лицо в маленьком ручье, протекавшем поблизости, и занялся завтраком. Он слышал, как встала женщина, как она умывалась и причесывалась, но не обернулся. Наконец она сама подошла к костру. Биорк встал, повернулся – глаза у нее были света северного моря, а ростом она лишь немного превосходила маленького воина.
– Мое имя Биорк! – сказал вагар.– А твое?
– Виарта!
Так он впервые посмотрел в глаза матери Нила.
* * *
Сихон отыскал Нила там, где и ожидал: под большим деревом в сотне шагов от реки. Гигант лежал на спине, сложив на животе большие руки. Рот его был полуоткрыт, широкая белокожая физиономия и во сне сохраняла благодушное выражение. Из горла вырывался храп. На холмике груди, сложив крылышки, сидела голубая медовница. Когда тень Сихона упала на нее, ящерица перепорхнула на молодой побег и уселась между двумя листочками на его макушке. Побег наклонился, и ящерица затрепетала прозрачными крылышками.
Тут Сихон обнаружил, что глаза Нила открыты. Начальник Стражи, скрывая смущение, кашлянул:
– Велено тебе, северянин, спать ночью в отведенном тебе месте.
– Угу,– сказал Нил и закрыл глаза.
Сихон перенес тяжесть тела с левой ноги на правую.
– Ты понял меня? – спросил он настойчиво.
Нил приоткрыл один глаз.
– Я не глухой! – буркнул он и снова захрапел.
Сихон пожал плечами и оставил его в покое.
* * *
Теперь, когда смотрел Санти в сияющие глаза, бурные волны мятущихся чувств больше не захлестывали его. Но не разумом сдерживал он себя, а чем-то подобным мышце, родившейся внутри. Стоило напрячь ее – и будто челнок в воле кормчего становилась душа его над пенными гребнями чувств.
– Ты быстр в учении! – промолвила фьёль.
– Ты – мой учитель! – ответил юноша.– Могу ли я медлить?
– Санти, Санти! – Голос Этайи был нежен, как первый луч солнца.
Кисть руки ее спадала с изголовья продолжением струящегося шелкового рукава. Радужный поток волос тек до самого пола, смешиваясь с золотистой шерстью ковра.
– Хочешь, покажу тебе Золотой лес? – спросила она.– Тот, что лежит за Заповедными горами? Хочешь?
– Как может быть это? – спросил юноша.– Мили и мили отсюда до ваших гор…
Улыбнулась Этайа. Так, как улыбаются фьёль: одним лишь маленьким ртом. Кожа ее жила, как живут речные струи под лучами солнца. Холодными казались черты Этайи, но в холоде этом было больше тепла, чем в самой жаркой из песен Санти.
– Золотой лес! – прошептала она.– Он близко, близко… Ближе, чем этот дневной луч… Тысяча миль? Стань легче легкого, Санти… Легче легкого… Замри – и я понесу тебя…
Руки Этайи обняли юношу, нет, не прикоснулись, обняли так, как ветер обнимает встречающего утро. И дымка заволокла его взор. А потом вспыхнул яркий свет, и увидел он синее-синее море. И понял, что летят они над Срединными Водами, так высоко, словно нес их дракон. Но не было дракона под ними – лишь воздух, упругий и твердый, и живой, как спина парда. И летели они дальше,– долго, пока не показались под ними берега Тайдуана, а выше – чудесные Заповедные горы. К ним несла Санти Этайа. Несла, как несет ветер легчайший цветочный пух.
Видел он внизу заросли тростника по берегам большой реки, видел оранжевые, алые, фиолетовые, пурпурные цвета Тайдуана. Видел озера, обильные чистой водой и крохотные – с высоты – города. И, наконец,– дымчатые вершины Заповедных гор, ограду Непостижимой страны фьёльнов. И – Золотой лес.
И запела Этайа. Не как смертному человеку пела она Санти – как фьёльну. Вечной была ее песня. Вечной, как Жизнь. И вновь родился от нее юноша. И нарекла его фьёль: Туон, Темный, ибо во тьме и сквозь тьму лежал его путь. А имя это было – тайным.
103 
