очень нудно 
77 
– Кажется, понимаю.
Дунаева продолжала сидеть на стуле, положив руки на колени, как провинившаяся школьница. Хотя стоило бы подняться и уйти, хлопнув дверью. Надо уйти.
Мутовкин упал в кресло и стащил с босых ног туфли.
– Это арт хаус, территория чистого искусства, – крикнул он. – Законы логики, все эти «почему» и «зачем» здесь не работают. Это фильм не для кухарок и поломоек. Фильм для интеллектуалов, для людей, живущих высокими страстями, а не борщом из семейной кастрюли. Танцевальный зал – это не просто танцевальный зал. А собрание обнаженных людей – не солдатская баня. И здесь нет и намека на эротику. Это современное буржуазное общество как оно есть, это…
Дунаева поднялась на ноги.
– Простите, – сказала она. – Дальше можете не объяснять. Наверное, я слишком глупа для таких умных фильмов. Эта роль не для меня.
Мутовкин тоже встал, как был, босиком, вышел из-за стола. В этом кабинете он никогда не слышал слова «нет», тем более от женщины. Он чувствовал себя сбитым с толку, начиналась мигрень. Он целый час распинался перед этой певичкой, а Дунаева даже не хочет дослушать его монолог, понять высокий замысел картины. Странно. Все-таки эти эстрадные артистки, все как одна, с большим приветом, с мозгами, вывернутыми наизнанку. Впрочем, мозги этой бабы уместятся в кофейной чашечке.
– У вас есть два дня, чтобы передумать, – сказал он. – А потом прийти сюда, подписать договор и получить аванс. Скажем, семь тысяч американских рублей. Без налогов.
Дунаева протянула режиссеру руку и даже улыбнулась, хотя хотелось поступить иначе. Сказать, что она не снимается в порнушке, и добавить что-нибудь покрепче, от души. На языке вертелось десяток слов, первым, самым мягким в этом ряду стояла «сволочь». Но почему-то не хватило дыхания, воздуха. Она смолчала, повернулась и вышла из кабинета.
* * *
Сердце застучало неровно, пол вдруг качнулся, как уже бывало, стал уплывать из-под ног, на глаза навернулись слезы. В просторном предбаннике было пусто, даже секретаря, ту очкастую девицу, что просила автограф, словно ветром сдуло. Сквозь немытое окно долетали звуки улицы, напоминая о том, что жизнь продолжается. Дунаева присела на край стула, решив, что не выйдет отсюда, пока не успокоится. Она расстегнула сумочку, достала зеркальце и платок.
Из-за полуоткрытой двери слышался голос балетмейстера.
– Дунаева ни на что не годится, – пела Юлия Петровна. – Двигается, как паралитик. Грация, как у старой, заезженной кобылы. На эту роль нужна барышня помоложе и посимпатичнее. Дунаева вышла в тираж, ее звезда закатилась, но она этого еще не понимает. Вы сделали ей великое одолжение, а она стала ломаться, как примадонна. Ваше золотое сердце, ваша доброта, ваше безграничное терпение когда-нибудь выйдут вам же боком. А с этой певичкой я бы и разговаривать не стала. Глянула на нее разок и завернула прямо с порога. Иди гуляй…
– Не рубите сплеча, – вяло запротестовал Мутовкин. – Мне она показалась стильной штучкой. Хотя разговаривать с ней трудней, чем с моим секретарем.
– Вы так мудры в своих фильмах и так наивны в жизни… – Юлия Петровна заговорила быстрее. – Вчера, когда в семье я объявила, что к нам придет Дунаева, мой старший внук Эдик залез в Интернет. И нашел про нее что-то вроде статейки. Оказывается, старший брат Дунаевой – настоящий маньяк. Он убивал… насиловал и зверски убивал женщин. А младшая сестра будто бы знала обо всех его кровавых делах, но в милицию не сообщила. И последовала новая череда жестоких убийств. Там и фотографии жертв были. Разрубленные на куски трупы, кровь… Господи, у меня просто кровь в жилах остановилась, когда я взглянула на экран монитора.
– А вы не смотрите, – посоветовал Мутовкин. – И не читайте всякую белиберду, что сливают в Интернет. Кстати, я иногда понимаю всех этих маньяков, убивающих женщин. У самого, знаете ли, время от времени руки чешутся. Взять придушить какую-нибудь стервозу в юбке. А потом башку ей оттяпать тесаком. Или так: сначала башку оттяпать, а потом выпотрошить.
– Какой вы кровожадный.
Балетмейстер заливисто расхохоталась. Дунаева медленно поднялась со стула и по темному коридору зашагала к лестнице.
Глава четырнадцатая
Радченко проснулся от крика чаек. Он сбросил с себя зловонную, пропахшую тухлой рыбой мешковину, сел, сунул ноги в резиновые сапоги и осмотрелся по сторонам. Помещение напоминает солдатскую казарму или барак для заключенных. Постройка сделана из негодных бросовых досок, вдоль стен двухъярусные нары, сбитые из неструганой доски. Вместо матрасов подстилки из соломы, накрытые тряпьем, вместо подушек – скатанные телогрейки. На втором ярусе спит истопник Гречко. Он тихо стонет, будто заново переживает все страхи вчерашнего дня.
77 
