116 
Он остановился передо мной, хотел взять за руки, но я ответила ему таким неприязненным взглядом, что сделать это он не посмел.
– Весь следующий год я говорил себе, что со мной шутит мое воображение, что ты вовсе не такая, какой я тебя себе вообразил. Но когда после двухгодичного перерыва ты снова, как грациозная нимфа, скатилась с этой умопомрачительной тропки и нырнула в реку, я осознал, что дело обстоит еще хуже, чем я думал. Понял, что влюбился, и влюбился серьезно. Я даже успел несколько раз тебя щелкнуть, и потом всё время разглядывал твои фотографии. Но, естественно, никаких планов на жизнь с тобой я не строил. Единственное, чего я хотел, как нормальный здоровый парень – это переспать с тобой. Дальше этого мои мечты не распространялись.
Я посмотрела на него с откровенным осуждением, и он болезненно простонал:
– А чего ты хочешь? Мне же было всего двадцать два!
Мне же в то время было всего семнадцать. Сообразив это, он виновато взглянул на меня и заметался по комнате, продолжая нелегкую исповедь:
– Но после нашего разговора ты исчезла, и я, как ни старался, найти тебя не мог. Если бы не та встреча у твоей бабушки, на которую я пошел по настоянию своей, мы бы, возможно, в тот год больше и не увиделись бы.
Я устало заметила:
– Было бы хорошо, если бы мы вообще никогда не встречались.
Он измученно посмотрел в окно на угрожающе потемневшее небо.
– Не знаю. Понимаю только одно – меня к тебе тянуло так, что я едва отдавал себе отчет в своих действиях. В то наше лето ты старалась держать меня на расстоянии, почти не шла на контакты. – Он вопросительно посмотрел на меня, ожидая объяснений.
– Просто я предчувствовала, что ничего хорошего из нашего сближения не получится.
Он с откровенной горечью признался:
– Я был зеленым юнцом. Не по годам, а по своему отношению к жизни. Почему-то считал, что жить надо только так, а не иначе. Но я очень обрадовался, когда узнал о твоей беременности. Очень. Наконец-то я мог жениться на тебе, объясняя и себе, и другим изменение своих грандиозных жизненных планов вынужденностью. Но это была только маска. Без тебя я жить не мог.
Я горько вздохнула.
– Но ты никогда не говорил мне об этом. Ты хоть представляешь, что пережила я, зная, что из-за меня ты отказался от всего, чего желал? Я ведь чувствовала себя последней стервой, потому что не дала тебе стать тем, кем ты планировал.
Георгий посмотрел на меня с неподдельным изумлением.
– Ты же так радовалась свадьбе и рождению детей, да и потом никогда мне ни о чем не говорила, я и подумать не мог, что тебя что-то не устраивало!
Я только плечами пожала, удивляясь его наивности. Или ненаблюдательности?
– А тебя не удивляло, почему я никогда и ни на что не жаловалась? Ты же знаешь мою мать – стоило дать малейшую слабинку, и она норовила тебя пнуть посильнее по самому больному месту. Поэтому я никогда не показывала, как мне больно. А мне часто бывало очень больно. Ты же за всю нашу совместную жизнь ни разу не сказал мне о любви добровольно, только тогда, когда я это выпрашивала. Так сказать, снисходил до меня.
Он грустно признался, на этот раз не заботясь о логике:
– Пойми, я любил тебя так жестоко, что считал свою любовь патологической зависимостью, несопоставимой с твоим чувством. Я принимал твою любовь, в которой ты мне постоянно с девическим энтузиазмом признавалась, за глуповатую подростковую влюбленность. Но я тебя не винил – просто тебе не с чем было сравнивать, вот ты и считала, что любишь меня. Да и обстановочка в твоей семье была такая, что воспринимала ты меня как благородного рыцаря на белом коне, совершенно не видя меня самого. Обычного человека с обычными чувствами. Я всё ждал, когда же ты повзрослеешь, но не мог дождаться. Мне казалось, что ты просто бабочка, которой всё равно, на каком цветке сидеть. Я не понимал, что нам нужно было обо всем откровенно поговорить.
Отрицающе взмахнув рукой, я цинично уточнила:
– И что бы изменил откровенный разговор? Если бы я вновь сказала, что люблю тебя, ты всё равно бы решил, что это всего-то юношеская увлеченность глуповатого мотылька, и не более того.
Георгий сердито вцепился в свои волосы.
– Это моя дурь, признаю. Но тогда-то я этого не знал и мучился. Но когда увидел твои горестные глаза в то злосчастное утро, вдруг понял, что никогда и не видел тебя настоящую. И что твои слова о любви истинны, и ты меня действительно любишь. Я ужаснулся тому, что натворил, и решил по возможности всё исправить. Но, вернувшись вечером домой, тебя уже не застал. Такого оборота я и предположить не мог.
116 
