очень нудно 
25 
«Ученики, — со стоном думала она, глядя вслед удаляющемуся зонту, — как меня угораздило?» Наверное, тем же самым образом, что и в школе, когда она «вызывалась» мыть доску после уроков.
Откинув с лица мокрые волосы, она вошла в дом. Было пусто и тихо, но от идеи поспать ей пришлось отказаться. Если уж она согласилась долбить гаммы с будущим виртуозом, то надо хоть как-то подготовиться. Это, кстати, займет ее мысли.
В музыкальной комнате стоял новый резной шкаф с выдвижными ящиками. Оставалось только надеяться, что мать не выбросила ее старые сборники для начинающих. То, что лежало в верхнем ящике, показалось ей слишком сложным. Но ее собственные пальцы так и забегали от желания это сыграть.
Подходящие ноты обнаружились в нижнем ящике — потрепанные, с загнутыми углами хрестоматии. С первого по шестой год обучения. Поддавшись ностальгии, она села на полу, скрестив ноги, и принялась их листать.
Как хорошо она помнила эти первые трудные дни занятий. Упражнения, гаммы, совсем простенькие мелодии. Эхо того восторга, когда она поняла, что может превращать печатные ноты в музыку, до сих пор не покидало ее, хотя с тех пор минуло более двадцати лет. Ее отец был ее первым учителем, и он нещадно муштровал ее, но она не жаловалась, потому что ей нравилось заниматься. Она чуть не лопнула от гордости, когда он впервые похвалил ее. Его скупые похвалы воодушевляли ее, заставляя трудиться с удвоенным рвением.
Вздохнув, она продолжила разбирать ноты. Если Энни занимается второй год, то она, наверное, уже прошла начальный уровень. В этом же ящике Ванесса наткнулась на толстый альбом с вырезками и фотографиями, собранными матерью. Она с улыбкой открыла первую страницу. Там были фотографии за фортепиано — она с хвостиками и в белых гольфах. Первое выступление, грамоты, дипломы, награды. Первая победа на конкурсе их штата, затем на национальном конкурсе. Потные от ужаса ладони, звон в ушах, судороги в желудке. Как она умоляла отца позволить ей не участвовать, но он настоял на своем. И она победила.
Ванесса с удивлением обнаружила, что альбом на этом не заканчивался. Далее шла статья из «Лондон тайме», написанная через год после ее отъезда из Хайтауна. Там же фотография из Форт-Уэрта, где она выиграла конкурс Вэна Клайберна. Десятки — если не
сотни — фотографий, заметок и статей, многие из которых она видела впервые. Казалось, что все когда-либо напечатанное о ней было тщательно собрано и сохранено здесь. Все. Вплоть до последнего интервью, которое она дала незадолго до концертов в Вашингтоне.
«Сначала письма, — думала она, сидя с тяжелым альбомом на полу, — а теперь это. И что мне прикажете думать? Что чувствовать?» Мать, которая, как считалось, забыла о ней, усердно писала ей письма, не получая ответов, и отслеживала каждый шаг ее карьеры, хотя была лишена права участвовать в жизни дочери. «И она же, — вздохнула Ванесса, — ничего не спросив, снова впустила меня в свой дом». Но все это не могло объяснить, почему мать без звука отпустила ее из дому. Не оправдывало годы разлуки.
«У меня не было выбора». Но что это значит? Связь на стороне разрушила ее брак, их семью, но почему их отношения полностью прекратились? Она должна это выяснить. Ей необходимо знать. Ванесса поднялась, не заботясь о том, чтобы собрать ноты, разбросанные на полу у шкафа. И она узнает это сегодня же.
Дождь перестал, и солнце робко пробивалось сквозь облака. Щебетали птички, из соседского окна неслись звуки работающего телевизора — там показывали какое-то детское шоу. До антикварного магазина отсюда было рукой подать, и в другой день Ванесса предпочла бы прогуляться, встречая по пути старых друзей и знакомых, — но сейчас ей было не до них, и потому она поехала на машине. Магазин находился в старом двухэтажном доме на окраине города. Во дворе дома сверкали металлическими полозьями старые сани, из старинной бочки из-под виски свешивались поникшие от дождя пурпурные и белые петуньи. Над входом красовалась вывеска «Чердак Лоретты», а по обе стороны в клумбах буйствовали весенние цветы. Ванесса толкнула дверь, украшенную виноградным венком с лентой, и вошла. Зазвенели колокольчики.
— Это вещь примерно тысяча восемьсот шестидесятого года, — услышала она голос матери, — одна из самых лучших. Ее заново отполировал один местный мастер, который часто выполняет мои заказы. Посмотрите, какая работа — точно стекло.
Мать в соседней комнате разговаривала с покупателем, что поначалу вызвало у нее досаду, но незаметно для себя она не без интереса начала рассматривать магазин. Здесь был тонкий старинный фарфор на полках за стеклом, статуэтки, витиеватые флаконы духов, хрупкие кубки. Мерцало дерево, сияла медь, сверкал хрусталь. Каждый дюйм в помещении был занят с пользой, однако оно более напоминало уютное семейное гнездышко, чем магазин. Кипел ароматический чайник, наполняя воздух запахом роз и корицы.
25 
