очень нудно 
76 
Из-за спины Аркадия мне была видна лишь тесная передняя. Опасаясь, как бы меня не заметили, я медленно и осторожно двинулся вслед за ним. Аркадий шел быстро. Не знаю почему, но он стал смелее и увереннее. Пока я прятался за углом, он миновал переднюю и вышел в громадный зал с высоким потолком. Может, в давние времена здесь пировали сотни гостей, а может, это место являлось храмом, где служили мессу самому дьяволу.
Пространство слева было отгорожено тяжелым черным занавесом, спускавшимся с потолка до самого пола. Мне оставалось только гадать, что скрывалось за ним. В дальнем конце зала, в серой каменной стене, виднелась еще одна дверь, плотно закрытая. Справа, на возвышении из темного полированного дерева, располагался старинный трон, к которому вели три ступени, и на каждой блестело инкрустированное золотом слово; все вместе они складывались в латинскую фразу: "Justus et pius".
По обе стороны от трона стояли высокие (в мой рост) канделябры, в которых горело множество свечей. На троне восседал тот самый человек с портрета, облаченный в малиново-красную мантию. Его голову венчала золотая корона, усыпанная рубинами. Но облик сидевшего заметно изменился. То был уже не мужчина средних лет, а старик. Его усы и кудри поседели, а лицо настолько исхудало, что казалось, будто бледная кожа натянута прямо на кости. Это лицо можно было бы принять за восковую маску, если бы не губы – ярко-алые, подобные рубинам в короне – и не глаза.
Его глаза... Пока я не увидел их, меня инстинктивно тянуло отвернуться от этого бескровного, мертвенно-бледного лица. По сравнению с Аркадием в нем не было и крупицы обаяния. Я сразу же понял, что передо мной чудовище, исчадие ада. Если когда-то он и обладал привлекательностью, она давно потускнела. Но когда я увидел его глаза...
Даже издали они приковывали к себе внимание. Два изумруда, то таинственные и мрачные, то вспыхивающие ярким блеском, подобно самоцветам чистейшей воды. Я рисковал утонуть в зеленом омуте его глаз и позабыть обо всем остальном. Они манили, завораживали, точно пение сирен, брали в плен, не позволяя отвести взгляд. Но я вовремя вспомнил предостережение Аркадия и заставил себя оторваться от созерцания этих глаз.
Мой взгляд переместился на золотую чашу, которую Влад держал в своих костлявых руках. Ее украшал крупный рубин. Потом я опустил глаза еще ниже и только сейчас увидел Стефана.
Боже мой, Стефан! Живой, невредимый. На нем была его обычная одежда. Он сидел на каменном полу, возле возвышения, на котором стоял трон. Невзирая на царивший в зале холод, его жилетка была расстегнута. Стефан сидел, широко разбросав ноги, ладонями упираясь в пол позади себя. Чувствовалось, что он держится из последних сил и вот-вот упадет. Голова Стефана клонилась набок, нечесаные волосы закрывали лоб. Мой брат либо очень устал, либо его чем-то опоили.
Стефан, не отрываясь, смотрел на Влада. Только появление Аркадия заставило брата отвлечься от лицезрения омерзительного старика.
Он увидел своего отца. Сколько любви и благодарности было в его взгляде! Да и мог ли он испытывать иные чувства к своему спасителю? У меня радостно забилось сердце, а горло сдавил комок. Потом Стефан вновь повернул голову к трону, и я понял, кому адресован его взгляд, полный восторга и обожания. Моя радость мгновенно превратилась в немой ужас.
– Здравствуй, Аркадий, – произнес Колосажатель.
Его мелодичный голос обладал такой же притягательной силой, как и глаза. Трудно было поверить, что эти слова произносит существо со столь безжизненным пугающим лицом.
– А мы давно ждали тебя. Ты же знаешь: обязанность каждого отца – привести ко мне своего старшего сына, как поступил, например, твой отец, своими руками надрезав твое запястье, дабы исполнить договор и определить твою судьбу.
Только сейчас я заметил на коленях Влада ритуальный нож, серебристое блестящее лезвие которого было окровавлено. Запястье Стефана стягивала повязка, сквозь белую ткань которой проступало небольшое алое пятно.
– Но ты опоздал, Аркадий, – все тем же мелодичным голосом продолжал Влад. – Ты сильно опоздал. Тебе нужно было прийти сюда в тот день, когда Стефан родился. А так нам пришлось очень долго ждать, чтобы разделить с тобою это мгновение семейного торжества.
Он поднял чашу. Я вспомнил мессы своего детства, когда священник поднимал чашу с вином, провозглашая его "кровью Христовой".
– Стефан, этим ритуалом я связываю тебя узами подчинения. Клянусь тебе: пока ты верно служишь мне, ни с тобой, ни с твоими близкими не случится никакой беды. Твоя кровь соединяется с моей кровью...
76 
