очень нудно 
82 
– Беги! – громко крикнул он мне.
Закружив моего отца, Влад с неимоверной силой швырнул его в сторону занавеса. Прямо на кол, поблескивавший в руках крестьянки.
И Аркадия, и женщину по инерции понесло дальше. Лопнувший занавес обнажил еще один гнусный атрибут пыточной камеры – странный формы стол, залитый кровью. Рядом, на мясницкой колоде, были разложены ножи всех видов и размеров. Чуть поодаль громоздились колья.
Их обоих впечатало в стену. Широко раскрытые глаза Аркадия застыли от чудовищной боли. Кол пробил его тело насквозь – острый конец на несколько дюймов вышел из его груди.
Позабыв про Влада, Жужанну и сына, я бросился к нему. Аркадий сполз на пол; тупой конец кола, торчавший из спины, не позволял отцу прислониться к стене. Ни крови, ни иной телесной жидкости я не увидел. Легкие вытолкнули остатки воздуха; этот звук был похож на вздох. Едва слышно Аркадий прошептал:
– Мери...
Врачебная привычка заставила меня бросить взгляд и на крестьянку. Судьба не пощадила живое орудие Влада. Женщина замерла в полусидячем положении. Ее голова неестественно склонилась набок, остекленевшие глаза помутнели. Я сразу понял, что у крестьянки сломана шея и жить ей осталось считанные минуты.
– Отец, – повторил я, но он меня уже не слышал.
В немом изумлении я наблюдал, как происходит обратное превращение бессмертного вампира в смертного (и умершего) человека. Подобно догоревшей свече, погасло его фосфоресцирующее сияние. Черные волосы у меня на глазах стали седеть. Лицо Аркадия быстро старело; не прошло и минуты, как передо мной был мамин ровесник. Каждая морщина его одряхлевшего лица означала боль и страдание. Его глаза уже не видели меня, но зато я видел застывшее в них отчаяние.
Был ли мой отец первым, кто взбунтовался против родового проклятия? Теперь уже не спросишь. А в мозгу до сих пор звучал его голос:
"Сын мой, беги! Беги!"
– Ну что, упрямец Аркадий? – смеясь, обратился к мертвецу Влад. – Сколько ты ни петлял, а вышло так, как я тебе предсказывал еще давным-давно. Ты по глупости вообразил, что стал равным мне по уму и могуществу. Никто не в состоянии меня уничтожить! Никто не обладает такой силой!
Не выпуская из рук Яна, Жужанна опустилась на корточки возле мертвого брата и зарыдала.
– Каша! Каша! – сквозь всхлипывания повторяла она. – Ты был прав. В какое же чудовище я превратилась! Прости меня!
Влад с ухмылкой бросил ей:
– Жужанна, сделай милость, избавь меня от своего лицедейства! Сейчас ты льешь слезы, а завтра и не вспомнишь про братца. Сама знаешь: его нужно было уничтожить. Мы и так слишком долго терпели. Или ты предпочла бы, чтобы вместо него погибли мы?
Все это я слушал, продолжая стоять на коленях перед телом Аркадия. Золотое распятие по-прежнему оставалось у меня в правой руке.
Влад снова приблизился ко мне. Казалось, будто его мантия густо пропитана свежей кровью. Он протянул ко мне свою призрачно-белую руку.
– Понимаю твою скорбь, дитя мое. Поверь, мне столь же тяжело, как и тебе. Я любил твоего отца, но предательства я не прощаю никому. Он посмел с помощью грязного обмана похитить тебя у меня, и за это наказан. Ты видел мою жестокость. Но я хочу, чтобы ты увидел и мою щедрость. Да, я щедр. Жужанна и твой сын это подтвердят.
Его зеленые глаза были устремлены на меня. Однако теперь я не позволил его чарам околдовать меня. Я перевел взгляд на бездыханного, разом состарившегося Аркадия, потом на истекшего кровью Стефана. Их тела были для меня единственной реальностью в этом зале ужасов, и они опровергали собой цветистые и лживые посулы Влада. Усилием воли я вытолкнул за границы сознания все, кроме невидящих мертвых глаз Аркадия и Стефана. Постепенно слова Влада превратились в отдаленный шум, оказывавший на меня не большее влияние, чем жужжание мухи.
Человеческий разум устроен таким образом, что, когда переполняется чаша страданий, он впадает в спасительное отупение, теряет способность чувствовать боль. Не будь этого мудрого природного механизма, сердце разорвалось бы от невыносимых мучений. Даже сейчас, когда я пишу о тех страшных событиях, я не могу одновременно оплакивать всех, кого потерял. Перед моим мысленным взором встают лица погибших родных, и моя душа отзывается острой болью. Но смерть каждого из них я переживаю по-своему, и вовсе не потому, что кого-то я люблю больше, а кого-то – меньше. Просто, уйдя из жизни, каждый из них унес частичку моего сердца.
82 
