94 
Я говорю:
– Ну!
– Что всех нас скоро убьют. В Германии не останется ни одного живого римлянина.
Я смотрю на изуродованное судорогой лицо германца.
– Это правда?
Мертвый германец смеется – словно прекрасно меня понял. Снова начинает говорить. Я слушаю.
– Всех убьют. Мы оскорбили богов, – переводит Тит Волтумий. – Тиваз сказал, что на нас падет гнев богов. Один человек приходил и говорил, что так будет. Это посланец, боги выбрали его. Это особый человек… хм, человек с чужим лицом? Как-то так.
Германец рычит и булькает. Глаза – мертвые – сверкают гневом.
С «чужим лицом»? Это в маске, что ли?
– Римлянам вспорют животы и вытащат кишки, чтобы сжечь на алтаре Тиваза. – Центурион говорит бесстрастно, словно его это не касается. – А римским судьям вырвут их змеиные языки.
Я молча гляжу в глаза варвара. Желтый оскал мертвеца вспыхивает в синеватом свете молний. Я опускаю взгляд и вижу, что из раны германца снова течет кровь. Черная, блестящая. При очередной вспышке молний она кажется желтой.
– Кто его убил? – говорю я. – Я хочу знать. Это он может сказать?
Старший центурион смотрит на меня. Брови заломлены, скорбные складки пролегают от крыльев носа до губ. Он выглядит почти старым. Ему сорок с лишним лет… Тит моргает.
– Хорошо.
Он снова говорит германцу что-то на рычащем, хрипящем, плюющемся языке. Обычно звучный голос Тита звучит глухо, как из-под земли.
Я жду.
«А римским судьям вырвут их змеиные языки…»
Берегись, Ликий Пизон. Смешно.
* * *
Поднимается ветер. От треска гнущихся деревьев, бешеного шелеста листьев вокруг такой шум, что я почти не слышу слов. Вспышка молнии раскалывается небо на сотни кусков. Это как засохшая, старая, облупившаяся фреска. Рисунок кровеносных сосудов на плоти черного неба…
Синий – цвет смерти.
– Легат!
– Да, Тит.
Раскаты грома столь оглушительные, что ему приходится кричать.
– Он сказал, что это не так важно! Но это был какой-то германец… херуск или хавк! Он точно не знает. Но самое главное…
– Что?! – Меня качает ветром. Напор воздушной среды (эфира!) настолько сильный, что мне приходится наклонить голову и встать против ветра. Гроза, когда доберется сюда, будет совершенно чудовищной.
– Он говорит… я не знаю, как это…
Вспышка молнии. Раскат грома заглушает слова Тита.
– Что?! – кричу я.
– Неполный человек. Я не знаю, как это перевести…
– Ну!
Германец с усилием поднимает руки и что-то показывает. Из его пробитых запястий сочится темная кровь, капает на землю. Германец делает жест, словно отрубает себе кисть, и смеется.
Центурион говорит:
– Он хочет сказать…
– Не надо, я понял. У него не было одной руки, верно?
Тит поднимает взгляд на меня, потом кивает.
– Да, легат.
Однорукий германец. Которого я видел на рынке. Он сбежал, прихватив с собой меч легионера. Мятежник, а теперь еще и убийца. Может быть, он один из тех, кто заманил Луция в ловушку.
Зачем добивать распятого германца, как не затем, чтобы скрыть следы?
– Вы его знаете? – спрашивает центурион. – Человека без руки?
Я киваю. Потом спохватываюсь. Отчего я так уверен? Это мог быть любой другой однорукий. Точно. Хотя бы тот тип, которому Арминий отрубил кисть на рынке. Ну, это вряд ли.
– Зачем ему было убивать вашего раба?
– Думаю, ему нужна была вещь, доставшаяся мне от брата. Поэтому он проник в мою комнату. А тут входит старик… Это если двумя словами. Все просто.
Молчание. Вой ветра.
– Сложное сделать простым, – говорит Тит наконец.
– Верно, старший центурион.
* * *
Германец откидывается, дышит все чаще. Дыхание прерывистое и сиплое.
– Что с ним?
– Он истекает кровью, – говорит старший центурион.
Я вижу, что это правда.
Пурпурная, почти черная кровь течет из ран в его запястьях, из колотой дыры под ребрами. Я опускаю взгляд. Германец практически сидит в луже собственной крови. Он хрипит.
– Будьте вы прокляты, римляне, – переводит Тит бесстрастно. – Передайте моей Хельге… Это, видимо, его невеста… Что я… Что? – Он поворачивается к гему. – Что передать-то?!
Нет ответа. Германец валится набок и замирает. Голова медленно опускается на грудь. Глаза широко раскрыты, огонек жизни в них медленно гаснет. Кончено. Сначала я не понимаю, что случилось. Потом…
Не сметь умирать! Я еще не спросил про своего брата.
Мертвые все должны знать.
94 
